в США»[404]. В обновленной статье «Архитектура» тоже проводилось разграничение между высотными домами и небоскребами. В первом издании БСЭ, вышедшем в 1927 году, зодчий Алексей Щусев заключал аналогичную статью рассказом о последних достижениях в строительстве американских небоскребов[405]. А кульминацией отредактированной статьи 1950 года стали изображения еще не построенного нового здания МГУ. Эта новая история архитектуры превращала тип здания, теснейшим образом связанный с капитализмом, – небоскреб – в некий символ торжества коммунизма. А еще в новой истории архитектуры, разворачивавшейся на страницах БСЭ, коммунизм сплавлялся с русскими национальными формами. Как было написано в послевоенной статье об архитектуре в энциклопедии, «высотные каркасные здания развивают на совершенно новой основе национальную традицию русского, в частности московского зодчества», а также «архитектурно выражают величие Москвы – столицы первого в мире социалистического государства»[406]. Русский национализм шагал теперь в ногу с советской коммунистической идеологией, и сообща они соревновались с Западом[407]. И подобно тому, как А. С. Попов первым изобрел радио, а А. Н. Лодыгин изобрел лампу накаливания, советские архитекторы под предводительством Сталина изобрели «высотное здание»[408]. И точно так же, как советские архитекторы и инженеры ездили в 1930-е годы за границу, чтобы учиться у строителей нью-йоркских небоскребов, теперь, как заявлялось, иностранцы устремятся в Москву изучать советские высотные здания. Пришла пора меняться ролями.

Чаще всего московские архитекторы принимали эту игру и делали вид, будто строят вовсе не небоскребы, а высотные здания. Но, как бы старательно ни избегали в официальных распоряжениях и в газетах слова «небоскреб», оно все равно с самого начала то и дело звучало в закрытых обсуждениях, и чиновники ничего не могли с этим поделать. В конце февраля 1947 года группа инженеров получила приглашение на «первое заседание Комиссии по теплоснабжению, вентиляции и кондиционированию высотных зданий (небоскребов)»[409]. А в начале марта 1947 года архитектор Аркадий Мордвинов во всеуслышание говорил о проекте 26-этажного небоскреба в Зарядье[410]. В том, что люди, причастные к новому московскому строительному проекту, продолжали употреблять слово «небоскреб» в первые месяцы своей работы, не было ничего удивительного: ведь согласно любому определению, сталинские высотные дома – это и есть небоскребы. Эти сооружения, высота которых значительно превышает ширину, и сегодня возвышаются над Москвой, прочно держась благодаря стальным каркасам, и этажи, на которых живут и работают люди, связаны между собой лифтами. Возможно, в тех первых дискуссиях слово «небоскреб» использовали еще и в риторических целях – чтобы подчеркнуть всю важность и новизну работы, которая предстояла московским архитекторам в 1947 году. И все же, каким бы выразительным и героическим, каким бы точным ни было слово «небоскреб», отрицать его американское происхождение было невозможно. А потому ему, опороченному тесной связью с враждебной экономической системой, в первые годы холодной войны не было места в лексиконе социалистического градостроительства.

В постановлении о небоскребах, изданном Советом Министров в 1947 году, отразилось явное желание партийного руководства поставить крест на советском интернационализме более раннего периода. Остались позади те дни, когда советские архитекторы ездили за рубеж и искали иностранную помощь в работе. Со времени поездки Иофана в Америку прошло уже десять лет. Когда принималось решение строить в Москве небоскребы, Советский Союз был уже более могучим и более уверенным в себе государством. Москва уже давно должна была стать объектом градостроительных усовершенствований, но после 1945 года эта задача стала безотлагательной. Советскому Союзу требовалась такая столица, которая символизировала бы власть и влияние и куда специалисты со всего мира приезжали бы изучать последние достижения урбанизма. Высотные здания явились результатом современного представления о месте СССР в мире нового послевоенного интернационализма, который помещал Москву в самый центр всемирно-исторического развития. В то же время они стали порождением обновленного антиамериканизма.

Изменился не только СССР. И ждановщина, и «красная угроза» в США, и начало холодной войны – все это разрушало атмосферу доброжелательности и плодотворную систему обмена, которые удалось создать советским и американским гражданам в межвоенные и военные годы. Взаимодействие советских специалистов с зарубежными коллегами и их идеями в послевоенный период не прекратилось окончательно. Однако их отношения выстраивались теперь по другому сценарию, на который наложила заметный отпечаток новая советская идеология. Начиная с 1946 года советские архитекторы участвовали в создании и развитии Международного союза архитекторов, и, выступая за рубежом, они использовали порожденные ждановщиной шаблонные фразы и обороты, из-за чего их иностранные собеседники часто смущались и обижались[411].

Строительство небоскребов в Москве подкрепляло притязания СССР на величие. С другой стороны, этот проект тормозили антиамериканские настроения, которые шумно проявлялись в те годы в советской культуре. Если бы Иофан и его команда из УСДС в конце 1940-х снова съездили в Америку, они познакомились бы с последними тенденциями в строительстве небоскребов и увидели бы, что фасады цвета терракоты и неоклассические детали, характерные для архитектуры межвоенного периода, уже устарели. В послевоенные годы в американских городах повсюду строили гладкие стеклянные башни. В 1947 году в США был в большой моде интернациональный стиль. Здание штаб-квартиры ООН, строившееся в Нью-Йорке с 1948 по 1952 год, – блистающая стеклом громада – свидетельствовало о том, что времена изменились. В хрущевскую эпоху СССР и США вновь сойдутся ближе в области строительства и архитектуры. Но в годы позднего сталинизма, когда в Москве начали вырастать новые монументальные здания, американцы видели в них нечто безнадежно устаревшее. Тогда советская и американская архитектура разошлись в разные стороны – и не только по политическим, но и по стилистическим причинам.

С точки зрения тех людей, которые приступили в начале 1947 года к работе над проектами московских небоскребов, было совершенно не существенно, как называть новые здания – небоскребами или высотными домами. Будут ли они подчинены диктату интернационального стиля или, напротив, будут созданы по неоклассическим канонам соцреализма – этот вопрос тоже не имел для них первостепенной важности. Независимо от выбранного стиля для возведения этих зданий требовались опыт работы со стальными каркасами и знакомство с новейшими лифтовыми и вентиляционными системами, а также с другими современными технологиями. Из всех советских организаций, которым было поручено строительство московских высоток, наиболее компетентны были сотрудники УСДС, более десяти лет проработавшие над проектом Дворца Советов. Пять министерств, привлеченных к строительству, умели управлять, занимались промышленным строительством, но они не обладали именно тем опытом, который требовался для возведения небоскребов. И потому с момента выхода постановления о небоскребах экономической системе СССР и управлявшим ею министерствам пришлось приложить не мало усилий, чтобы угнаться за