— Здравствуйте, — дружелюбно поздоровался Турецкий. — Роза Евдокимовна здесь проживает?

— Там, — махнул топором старичок, равнодушно смерив взглядом незнакомца. — Вы тоже из милиции?

— В некотором роде, — туманно отозвался Турецкий и двинулся в направлении, очерченном топором.

— Да вы напрямки чешите, — проворчал в спину старик, — через палисадник. Там нет никого, не бойтесь. Деда Григория еще в двухтысячном закопали, а бабку Семеновну в психушку увезли — в Шаховскую. Своего-то дурдома в Мжельске нонче нет, там теперича прокуратура, гы-гы…

Тоже, собственно, дурдом, подумал Турецкий, меняя направление. Он перебрался через поваленную ограду, боязливо миновал участок, заросший бурьяном, и в растерянности остановился у свежеокрашенного палисадника.

— Заходите уж, раз пришли. — На крыльцо опрятной избушки вышла еще не старая женщина в светлом платочке, завязанном на манер банданы. — Вон там обходите. — Она показала пальцем. — Не бойтесь собачку, не укусит.

«Собачка» могла свести с ума любого неподготовленного посетителя. Особенно в темноте. Гигантская псина, с мощными лапами и умопомрачительной пастью, зевнула, когда Турецкий на цыпочках проходил мимо — сердце ухнуло в пятки.

— Проходите. Чаю хотите? — Женщина была гостеприимна, дружелюбна и словоохотлива.

— Спасибо, — поблагодарил Турецкий, — давайте на крылечке поговорим. Меня зовут Александр, работаю на прокуратуру. Расскажите все, что знаете про Регерта.

А что особо ценного соседка могла сказать про Регерта? Бобыль — он и в Африке бобыль. Мрачный, необщительный тип. Непьющий, почти не говорящий. Поначалу, когда он появился в Королькове — а это было лет восемь назад — и поселился в пустующей избе скончавшегося от чрезмерного увлечения алкоголем лесника Иващенко, было крайне не по себе. Считалось, что Регерт — отсидевший зэк, человек с добротной, так сказать, уголовной закваской. Его боялись, обходили за милю, просили участкового, базирующегося в Спирине, обратить особое внимание на Регерта, а то как бы чего не вышло. В то время и народа в Королькове было побольше, и пугливее был народ. Потом в избе Савелия Кандулакина случился ночной пожар, Регерт первым прибежал, выволок пьяного хозяина во двор и бросился тушить избу. Но много ли воды из колодца натаскаешь? А пожарники в Корольково и к утру не доберутся. В общем, изба сгорела, зато Савелий жив остался. Поселился в сарае, очень благодарен был Регерту. Потом, правда, все равно помер, но это уже другая история. А позднее выяснилось, что Регерт и не сидел никогда, просто от природы такой нелюдимый и волкообразный. А человек он, в сущности, добрый, как-то помог Розе Евдокимовне подпереть завалившийся сарай. Она даже глаз на него положила — все-таки вдова, да и он мужик одинокий, — а тот ни в какую. Не любитель увиваться за прекрасным полом. А может, жизнь сделала прививку, кто теперь скажет, что за драма у него приключилась? А еще позднее выяснилось, что у Регерта в Спиринском доме престарелых живет мать, и он иногда по субботам ее посещает. Ездит на автобусе — тут до трассы версты четыре. Заодно и продуктами в Спирине затаривается. А еще сдает там перекупщикам грибы, ягоды, рыбу. А в остальное время не выходит из избы или шляется по окрестным лесам, приезжих грибников пугает. Рыбачит на озерах, ну, и так далее.

— И на Лебяжьем озере рыбачил?

— Вот уж не знаю, — пожала плечами соседка. — У нас в округе этих озер — как песка в карьере. Выбирай любое. Уходил с удочками, с рюкзаком. Машины-то у него не было.

— А у вас есть?

— Представьте себе, да, — удивила Роза Евдокимовна. — Вернее, даже не у меня, а у сына Федора. Он приезжает по воскресеньям, садимся и едем на базар в Спирино. Или даже в Мжельск… — В голосе женщины прозвучала чуть ли не гордость. Видимо, эта дыра ассоциировалась у местных со столичным городом. А машина «Москвич», бампер от которого валялся у сарая.

— Это дом Регерта? — Турецкий кивнул на замшелую развалюху, притулившуюся между лесом и домом Розы Евдокимовны.

— Он самый, — согласилась соседка. — Хотите посмотреть? Можете прогуляться, хата не заперта… Он вообще ее никогда не запирал, там брать-то нечего.

— Вы со мной?

— Нет уж, благодарствую, — соседка тяжело вздохнула. — Трудно мне туда заходить. Знаете, это вообще какая-то странная история. Он был уже мертв почти неделю, лежал в морге, а я считала, что он дома — живой и здоровый, просто не выходит… Вы когда будете уходить, дверь плотнее прикройте, хорошо? А то залезет какая-нибудь животина из леса…

Особого удовольствия проникновение в дом покойного не доставило. Заброшенный огород, дровяной хлам, складированный у крыльца, дверь, обветшалая настолько, что могла развалиться от легкого пинка. Каким бы домоседом ни был потерпевший, а любителем возиться по хозяйству он точно не был. В доме царил тяжелый неприятный дух. Превозмогая затхлую вонь, он заглянул в единственную комнату. Жутчайший ригоризм — черно-белый советский телевизор, деревянная кровать, громоздкий «славянский» шкаф — явное порождение мрачных тридцатых годов. Засаленная ковровая дорожка, предметы одежды сомнительной чистоты, разбросанные где ни попадя. Стопка желтых газет на подоконнике, там же запас «Беломора» фабрики имени Урицкого… Судя по следам на полу, здесь топталось целое отделение милиции — на радостях, видимо, понаехали, когда выяснили личность потерпевшего…

Зажимая нос, он вернулся в сени, выдвинул из ниши грубо сколоченную обувную полку, принялся изучать ее содержимое. Кирзовые сапоги в наличии имелись — хорошо, что в свою последнюю поездку в райцентр Регерт предпочел надеть «партикулярные» ботинки. Грязь была отмыта, хотя и не очень тщательно. Он перевернул сапог, стал рассматривать рисунок подошвы. Извлек телефон, сравнил сделанный на озере снимок с оригиналом. Удовлетворенно кивнул, задумался…

К Горелкам он подъехал в половине четвертого. Пока опрашивал местных жителей, пока плутал по пыльным проселкам, отыскивая нужный объект, — прошло еще полчаса. Он увидел именно то, что ожидал увидеть. И услышал именно то, что ожидал услышать. Живописное место на окраине деревни, густые хвойники, луга, «стильная» поляна перед решетчатой оградой. За оградой — типичный «новорусский» особняк из бурого кирпича, беседка из того же стройматериала, асфальтовые дорожки между клумбами и газонами, трогательный гипсовый ангелок со страдальческой мордашкой, венчающий неработающий фонтан. Черный джип у крыльца, серебристая японская иномарка, подержанный «Фольксваген». На призывающий к вниманию гудок из-за подсобных строений, украшенных трогательной резьбой, вывернул коротко стриженный молодой человек в расстегнутой ветровке — явно спортсмен — зашагал к воротам. Турецкий представился. Молодой человек через ограду ознакомился с его удостоверением и кивнул.

— Хорошо, въезжайте. Вчера звонил районный прокурор, попросил оказывать вам всемерное содействие. Анастасия Олеговна дома.

— А остальные?

— И остальные дома, — молодой человек сдержанно улыбнулся. — Меня зовут Константин. Если хотите, можете побеседовать и со мной, но я бы вам не рекомендовал.