Стрингер – не случайный свидетель, он сам лезет в пекло и как профессионал всегда выдает концентрированную информацию, а, как известно, чем она концентрированнее, тем ценнее. Беда только в том, что такая информация сейчас никому не нужна – ни власти, контролирующей СМИ, ни гражданам, которым в огромном инфоокеане проще пользоваться разбавленной и отсортированной информацией в виде пропаганды. Отсюда я делаю вывод: чем свободнее СМИ, тем более востребована работа стрингера. Она наполняет информацию главными ее ценностями: срочность, важность и достоверность. Если даже допустить, что сегодняшние российские теленовости все же ценят срочность, то важность и достоверность они толкуют очень по-своему.

После «затухания» каждой горячей точки стрингер впадает в глубокую депрессию, и мало кто выбирается из нее самостоятельно. Только новая поездка в горячую точку может излечить и оживить его. Нанюхавшийся пороху стрингер точно не станет журналистом – профессиональным дилетантом.

Безбашенные с камерой в руках. Их никто не любит – ни официальные журналисты, ни их руководители, ни военные. Уцелевшие в постсоветских войнах российские стрингеры сегодня оказались не у дел и, кажется, профессии стрингера пришел конец.

…В горнолыжном поселке Терскол, что в Кабардино-Балкарии, стоит единственная в России скромная стела с неполным списком из 20 погибших в Чечне журналистов, половина из которых – стрингеры. О том, что такая стела там есть, и местные-то не все знают, а уж в России – и подавно.

Итак, вечером мы с нетерпением ждали, когда наши охранники выпьют чай с подсыпанным мною в чайник снотворным. Выпили они этот чай или нет, и если выпили, то как он на них подействовал, – нам не суждено было узнать. Пока мы с волнением ждали результата, послышался шум подъехавшей к дому машины. Зашел тот самый седой молчаливый хозяин дома, в котором наши «перехватчики» удерживали нас вначале. Выглядел седой невесело. Он недолго переговорил со «спортсменом», после чего охранники велели нам собираться. «Спортсмен» был явно недоволен тем, что сказал седой. Я успел только уловить единственные слова, сказанные по-русски: «просто так». В голове сразу мелькнуло: если говорят такие слова, то речь не может идти ни о чем другом, кроме как о нашем освобождении. Ну надо же! А мы только собрались бежать. Оно, конечно, лучше, ведь неизвестно, как бы все у нас получилось…

Нас посадили в новенькую «Волгу». В первый раз взялись перевозить нас не с завязанными глазами. И это тоже казалось хорошим знаком. Значит, в этом уже нет необходимости.

Откуда именно мы уезжали, я так и не смог понять, как-то не удалось присмотреться. Возможно, потому, что был слишком возбужден подготовкой к побегу и столь неожиданным поворотом дела. В освобождении не могло быть сомнений. Не можем мы дважды обманываться в, казалось бы, очевидных деталях, говоривших именно об освобождении. К тому же два месяца уже прошли, за это время определенность в переговорах об освобождении должна была быть достигнута. Я был возбужден и еле сдерживал свои эмоции.

По всему выходило, что мы, наконец, ехали на свободу. В машине нас было четверо: седой за рулем и рядом с ним какой-то незнакомый мужчина в гражданском. Я узнал Грозный, когда выехали на Минутку и через весь город поехали в сторону Ингушетии. Время было не очень позднее, проезжали машины, кое-где вдоль дороги виднелись группки людей у освещенных кафешек.

Все молчали. Сопровождавшие нас что-то тихо сказали друг другу, только когда выехали за город и, свернув на грунтовую дорогу, остановились на темном пустыре за каким-то бетонным строением.

– Сидите здесь, – сказал седой и вышел из машины. Напротив нас с включенными подфарниками стояли две машины, у которых медленно прохаживались несколько вооруженных людей. Сопровождавшие нас поздоровались с некоторыми из них. Мы никак не могли понять, что опять, черт возьми, происходит, что не так, в чем запинка. Я усиленно щурился, пытаясь разглядеть подробности. Минут десять мы смотрели через лобовое стекло, как седой говорил с одним из вооруженных незнакомцев. Теряясь в сонме лезущих в голову догадок, мы с Владом не могли ничего вымолвить. Все-таки эта сцена скорее походила на «сходняк», чем на последние минуты нашего заточения.

Нам сказали, чтобы мы пересели в «Ладу-99». Сразу за нами сел тот самый молодой парень, который разговаривал с седым, и мы тут же с пробуксовкой рванули вперед.

– Где ты был, Ильяс? Мы тебя долго искали, – запросто и весело заговорил подсевший. Он вел себя так, будто мы давние друзья и будто в последний раз виделись неделю назад на вечеринке, откуда я рано ушел, ни с кем не попрощавшись.

Меня прямо в холод бросило от его слов: «перехватчики» вернули нас похитителям – нашим прежним долинским хозяевам! Ё-моё!!!

– Где мы были, нам не говорили. Вы, я думаю, знаете лучше, где мы были и с кем, – ответил я, еле-еле выдавливая из себя слова. А затем, сделав глубокий выдох, сам задал ему вопрос.

– Как это они вернули нас? – любопытство одолело презрение и ненависть ко всей этой своре вокруг нас.

– А куда бы они делись! Мы им сказали: или возвращаете, или будем воевать. – Дальше «весельчак» перешел на чеченский и, видимо, стал делиться своими победными ощущениями с «компаньонами».

– Когда же нас освободят? – вклинился я со своим вопросом.

– А, считай, что вы уже освободились.

– Да уж. Те тоже так говорили.

– Ты их не слушай. Это я тебе говорю. Обо всем уже договорились. Просто приедут люди из Москвы, и вы будете дома. Не переживай.

Только таких слов нам и не хватало, чтобы почувствовать себя свободными и счастливыми! Хотя если без иронии, в этих словах было что-то новенькое, а именно: «уже договорились». Да и настроение у долинских было заметно приподнятое, словно у людей, уже закончивших тяжелую работу, получивших предоплату и с готовым товаром дожидающихся положенного вознаграждения.

Машина, выключив фары, резко свернула с дороги и остановилась во дворе многоэтажки. Когда глаза привыкли к темноте за лобовым стеклом, я разглядел здание – скорее всего, школы, – во внутреннем дворе которого мы и стояли. «Весельчак» вышел и пропал, ушел часа на три. Все наши попытки завязать разговор с сидевшими впереди, словно натыкались на резиновую стену: вроде поддается, но тут же отталкивает и замирает. Так и просидели на заднем сиденье почти всю ночь, слушая то русскую попсу, то чеченские национальные песни, приглушенно звучавшие из магнитолы.

«Весельчак» вернулся и довольным тоном переговорил с теми двумя «резиновыми», а нам сказал, что сожалеет, но ему придется завязать нам глаза. Дело это для нас стало привычным и без его сожалений, и мы, опустив руки, вытянули свои шеи. На этот раз мне попалась какая-то вонючая тряпка, наверное, из багажника. Повязали ее не очень добросовестно, и я мог подглядывать за дорогой. Однако, как бы ни щурился, разглядеть что-нибудь более или менее отчетливо я не мог. Ехали быстро с ближним светом фар по каким-то проселочным дорогам, с частыми поворотами, так, что нас кидало из стороны в сторону.