Вскоре после Рождества на Кнутсен-горд приехала Люсия. Россияне как раз тогда готовили «Юстус» к спуску на воду. И было вокруг корабля оживление: и много дела, и много суеты, и много разговоров. Датчанка Йоханна пришла к Ивану Месяцу и сказала, что с господином капитаном желала бы переговорить хозяинова дочь. Тогда Месяц поручил работы Копейке и Тойво, а сам пошел за Йоханной, и та привела его в дом, в гостиную, где возле камина его ожидала Люсия.

Когда Йоханна вышла, Люсия пригласила Месяца сесть и заговорила о том, что приехала на хутор по делам (хотя какие могут быть серьезные дела у девицы за могучей спиной отца – одному Богу известно). Люсия, должно быть, испытывала некоторую неловкость от того, что позвала к себе в гостиную малознакомого ей человека, и потому немного волновалась. Говоря без умолку, она пыталась тем самым скрыть свое волнение… Она сказала, что вообще собирается поездить по Норвегии, хотя бы по разу навестить многочисленных родственников, а то ей уже кажутся несносными стены тронхеймского дома, особенно после отъезда Андреса, и она устала от священника-учителя с его скучным учением по книгам, и она возненавидела всех своих ухажеров и более других – нудного жениха Шриттмайера. А тут, сказала с очаровательным румянцем на лице Люсия, задержавшись на хуторе, она подумала, что имеет удобный случай повидать человека, одного из немногих, которые приятны ей и о котором она постоянно помнит.

Месяц согласился с этим:

– Почему же не повидаться с таким человеком…

Он увидел перед собой совсем другую Люсию, не такую, какой представлял ее до сих пор и какую видел на празднике, – тогда в ней было много тепла, доброты и красоты, а теперь осталась от того лишь красота, и к ней прибавилось много решимости, как у человека, которого загнали в тупик и который приготовился бороться.

Люсия сказала, что в последнее время о ней ходит много дурных слухов, и что это огорчает ее. Оказывается, для тайной молвы и кривотолков вовсе не обязательно иметь веские основания – достаточно всего лишь повода; а поводом могут послужить и случайный взгляд, и прикосновение, и чье-то неумное слово. Так, про них с Андресом болтают невесть что: и будто они валялись в снегу, и будто миловались в церкви, и что-то про обнаженную грудь… Люсия удивилась: почему это всех так волнует? Мало ли людей балуется в снегу? Мало ли людей не думают в церкви о молитве?.. Отец ее устроил Андресу уличный разнос. Шриттмайер и до того был надоедлив, а после отъезда Андреса от него вообще некуда деваться – он делает подарки и часто и бестактно напоминает о них, как будто ждет оплаты, он гасит в доме лишние свечи, как будто это уже его дом, он, опасаясь возвращения Андреса, иногда заглядывает под кровать Люсии, чтобы убедиться, не притаился ли Андрее там (вы можете себе представить, господин капитан, смелого и гордого Андреса прячущимся под кроватью?), – и очень радуется, обнаружив, что под кроватью невинной девицы скрывается только ночной горшок. Шриттмайер с нетерпением ждет известий из Любека. Он очень печалится от того, что супруга его оказалась такой выносливой и так отчаянно цепляется за жизнь. Люсия опять удивилась: неужели Шриттмайера не тяготят эти его «достоинства»? неужели он считает, что они никому не заметны? или он выжил из ума? или он мнит себя милым добрым юношей – пилигримом в начале пути, – каковым, возможно, и был лет пятьдесят назад?..

Для Андреса Люсия просила передать кое-какие его вещи и огарок свечи, а на словах следующее: «Не лучше ли было худо остаться, чем хорошо уйти? Я подожду тебя в Тронхейме год-два, а дальше – как поддержит Господь! Пусть ожидание твоего возвращения скрасит мне тронхеймскую скуку…».

Иван Месяц обещал все передать в точности. На прощание Люсия сказала ему, что досужие люди в городе, выспавшись долгими зимними ночами, обговаривают не только ее с Андресом, но и «Юстус», печально известный в Тронхейм-фьорде под названием «Опулентус», а также, увы! его капитана. Почти никто не верит, что господин Юхан – купец. Говорят, что господин Юхан – ловкий капер со смиренным лицом, что за спиной у него немало пасмурных дней, и будто бы он не в ладах с собственным государем… Но в этом также многие сомневаются, ибо замечают, что у господина Юхана честные глаза. Здесь полнейшая неразбериха, заключила Люсия, а где неразбериха, там следует быть осторожным:

– Не доверяйтесь людям, господин капитан. Согласитесь, не часто встречаются бескорыстные. Вспоминайте изредка про мою свечу. И вот вам самый верный советчик…

Здесь девушка подарила Месяцу Евангелие на немецком языке в переводе Мартина Лютера. Люсия была истинной лютеранкой.

Наконец спустили судно со стапелей – выбили молотом придерживающие колоды, поднапряглись, толкнули корпус; «Юстус» медленно и величаво подался назад, потом заскользил быстрее, и вот корма его с шумом и плеском вошла в спокойные воды фьорда, всколыхнула их; судно закачалось, поскрипывая мачтами, и замерло у самого берега – здесь, во фьорде, был полный штиль.

Через два дня после славного пира покинули Кнутсен-горд. Одальман с сыновьями провожал россиян до Тронхейма. Здесь «Юстус» вошел в русло Нид и причалил к пристани. Это событие не осталось незамеченным горожанами. Многие из них пришли попрощаться, и даже сам фогт изволил пожаловать к судну и сказать напутственное слово. Фогт считал себя человеком неглупым, – вероятно, так оно и было – он увидел, что в мире происходит много такого, что вполне могло привести к союзу России с Данией, он сказал, что Великая Дания сумела бы овладеть всем Восточным морем, если бы ее поддержала Россия. И еще неизвестно, какой из этих стран был бы более выгоден сей союз, ибо корабли Швеции и польского короля тогда не то что перестали бы появляться на нарвском пути, а вообще прекратили бы существование; и остались бы на Восточном море два набитых деньгами мешка – датский пролив Эресунн и российская Нарва или российский Ревель, ведь Ливонию проще поделить на две части, нежели на пять частей. Еще фогт сказал, что если бы у российского государя появился на море хотя бы небольшой флот из кораблей, подобных «Юстусу», то Россия и без союза с Данией могла бы наделать бед польской Короне и шведскому королю…

Пока Большой Кнутсен загружал в трюм судна товары для Бергена, на город опустился густой туман. «Юстус» еще неделю простоял в Тронхейме, потому что погода совершенно испортилась – после тумана повалил снег, затем на море сильно штормило, и ни одно судно не отваживалось выйти из фьорда. Все эти дни россияне провели в тавернах и нашли там немало друзей.

Но вот небеса прояснились, штормовые ветры унеслись на север, вдоль склонов Скандинавских гор, и «Юстус», отчалив от гостеприимной тронхеймской пристани, салютовал городу залпом из четырех пушек. На борту судна, кроме россиян, было в этот час до двадцати человек норвежцев, датчан и немцев, направляющихся в Берген, и среди них – Христиан и Карл Кнутсены, сопровождающие свой груз. Большой Кнутсен и Люсия на прощание махали им руками; за спиной у Люсии стоял купец Шриттмайер – он улыбался, и лицо у него было бледно-желтое, как лист старой бумаги.

По сравнению с Тронхеймом город Берген выглядел морской столицей Норвегии. Неисчислимое множество судов – датских, нидерландских, немецких, английских – встретилось россиянам уже на подходе к городу, в проливах между островами. Но еще большее их количество увидели в укромной бергенской бухте – возле набережной, где кипела работа – разгрузка, погрузка. Кораблей было так много и стояли они так тесно, что являли собой своеобразный город на воде, и лавировать среди них было нелегко.