– Ты даёшь.

– Живой же вот.

– Ну, слава Богу.

– Метра три, может, промазал, – говорит Володя. – Не мерил… Что полынья там рядом, знал. Вешка торчала – ветром уронило.

Глаза большие, щёки впалые, лоб высокий и морщинистый; зимой бороду носит, сейчас чисто выбритый. Смотрит Володя на меня и улыбается, как виноватый.

– Неглубоко вроде, перекат, – говорит, – но снегоход-то утянуло…

– И не нашли потом?

– А где его найдёшь… Я от него, успел, и оттолкнулся… Жить-то захочешь… Домой, как в панцире, в коросте ледяной явился. И сразу в баню, – говорит. – Танька ждала меня, топила… Натёрла после самогонкой… Когда увидела меня, перепугалась. Одежда – коробом, едва с меня стянула.

– Перепугаешься, ещё бы… От дому близко хоть?

– Не очень. Бегом бежал… Морозу не было большого. Градусов десять.

– На твоё счастье, – говорю. – Мороз… по коже у меня вон… представил только.

– А-а, не бери в голову, – говорит Володя. – Так и не куришь?

– Нет. А ты?

– Бывает… Кому сгореть, тому не утонуть.

– Ты про соседей?

Отец у Володи, когда Володя был ещё подростком, утонул в Кеми возле Ялани. Очень любил его Володя. Я это вспомнил.

Вернулись к женщинам в ограду.

– Снегоходом, наверное, хвастался. Собачками своими. Хоть при тебе-то их не целовал?.. Ну, заходите в дом. Чё тут стоим, – говорит Таня. – Жену готов на лайку променять…

– Идёмте, – говорит Володя, надевая рубашку. – Прошу… Мария.

– Маша.

– Маша, заходите.

Дом сложен из брусьев, ещё не старый. Под шиферной двухскатной крышей, усыпанной сейчас, пока их не согнал оттуда ветер, жёлтыми листьями с берёзы, что заняла половину общего палисадника, разветвилась. Стандартный. На две семьи. Есть и соседи – в другой половине.

«Мешают жить?» – спросил я как-то у Володи про его соседей. «Они – нам, мы – им, – ответил он. – Как и положено. Мы им – по праздникам. Они нам – каждый день». – «Пьют?» – «Не то слово… Не просыхают. Ждём всё, когда спалят нас заодно с собой. Попытки были».

Не сам Володя строил этот дом. Строил бы сам, построил бы отдельный. Выделили им с Таней это жильё сразу, как они сюда приехали молодыми ещё специалистами – учителями. Так и живут. На строительство нового дома средств теперь им не найти. «Было бы для кого, – говорит Володя, – давно срубил бы… Сына нет, а Машка с Катькой улетели. Сюда ничем теперь их не заманишь». Привязан он, Володя, к дочерям своим – тоскует по ним очень. Жалеет, что все вместе не живут, и сетует: мол, времена такие.

Разувшись на просторной зимней веранде, уставленной по подоконнику цветами в разноцветных горшках и застеленной по полу бурой медвежьей шкурой, вошли мы в квартиру. Прохладно в ней. Уютно. Чисто. Володя – хозяин отменный, мастеровой. Всё у него – и в ограде, и в сарае, и в квартире – ладно, всё на своём месте. И мебель сделана его руками – сразу не отличишь и от фабричной. Таня – хозяйка замечательная. Детей к порядку приучили. Бывал тут раньше, когда дочери Володи и Тани в школе ещё учились, знаю.

Включив без звука телевизор и предложив нам, чтобы мы «не заскучали», для развлечения семейный фотоальбом, отправилась Таня на кухню готовить на стол и уху из стерляди поставить на плиту вариться. Хлопает, слышим, дверью холодильника, гремит посудой – расторопная, с детства такая – шебутная.

Просмотрели альбом наскоро – Володя быстро, с краткими комментариями, пролистал его, смущаясь. Мы – Володя, сразу же согласившийся, Маша и я, – по моей просьбе, пока Таня готовит уху и управляется с закусками, пошли на берег, чтобы проплыть на Володиной моторной лодке по реке до Россыпей – так скалы называются на правом берегу Ислени, ниже Баженовской курьи и устья Чёрной, горной речки.

Приплыли до места. Камни с гор, каждый в своё время, скатываются до реки и даже в реку, потому и – Россыпи. На берег вышли. Посидели на тёплых валунах. И говорить-то ничего не хочется – великолепие такое. Перед тобой могучая река, с узкой полоской другого пологого берега, за тобой – горы высокие, поросшие сосной, с глубокими распадками, над тобой небо, прочерченное с юга на север только что пролетевшим турбореактивным самолётом. По камням ящерицы чёрного и табачного цвета, как и тысячи лет, наверное, назад, неспешно ползают или лежат на них бездвижно – отогреваются на солнце. Летают бабочки, напоминая вечность. День – лодок мало на реке, – тихо поэтому. Где-то урчат они, но их не видно.

Маша под сильным впечатлением. Я, замечая это, рад.

Побыв и вдохновившись природным благолепием, помня, что нас ждёт дома Таня, поплыли обратно.

Стол накрыт. Уха давно уже готова. Таня шумит: где пропадали?!

Выпили под уху. Самогонки Володиного изготовления. Закрашенной под коньяк, а настоянной на боярке, рябине и шиповнике. Крепкая. Без запаха сивухи. И после ухи выпили. Вкусно закусили. Стерлядью – мы солёной, Маша отварной – и чёрной икрой, чашка с ней полная с воткнутой в неё ложкой – ешь, сколько хочешь. Поговорили. Есть что, школу, и кого, учителей и одноклассников, вспомнили. Кого-то помянули. Как водится.

Включили свет уже, стемнело за окном.

Все вместе стали упрашивать Володю, чтобы он взял аккордеон и поиграл нам на прощание. Играть Володя отказался: мол, мало выпил. Ещё нальём, мол. Потом сказал: «Рассохся инструмент». Ну, что тут делать?

– Маши стесняется, – говорит Таня. – Он – как ребёнок… ты же его знаешь.

– Да уж, ребёнок, – говорит Володя.

– Когда напьётся-то – играет.

– Не сочиняй уж. Всё забыл.

– Ну, покуражься.

– И не думаю.

– Вовка, ты вредный.

– Ты не лучше.

Выйдя из-за стола и удивив этим хозяев, засобирались мы: пора, мол.

Вручив нам мешки и пакеты с подарками – с вареньями какими-то, соленьями – для Маши в дорогу и с крупной, килограмма на четыре, стерлядкой – для Василисы Макеевны, – проводили нас Таня и Володя до машины, уговаривая заодно остаться ночевать. Я сказал, что мама ждёт меня и беспокоится. Позвони, мол, есть же телефон. Позвоню, да, дескать, не услышит.

– Очень жаль.

– Ну, жаль, конечно.

Обнялись мы с Володей крепко, чуть не до хруста, руки пожали, силой будто меряясь. Расцеловались Таня с Машей, словно давнишние подруги.

– Может, останетесь?.. Найдём, чё выпить.

– Есть положить где – комната пустует.

– Мы к вам приедем… В следующий раз.

– Точно, приедете?

– Приедем.

Всё же расстались.

Мы отбыли.

И я с каким-то странным чувством: как будто что-то потерял, но что – не знаю.