станут загонять, во всём признаешься». Ей вдруг открылся в полной мере весь ужас своего положения.

— Ромочка, дорогой, я никому про платье не расскажу! Чем хочешь, поклянусь, что никому никогда не разболтаю. Отпусти меня, пожалуйста!

— Сперва расскажешь, кто подослал тебя. Сказки свои, что порошка какого-то наелась и не знаешь, как попала, себе в глотку запихни. Или поможем запихнуть. По-хорошему не хочешь, по-плохому всё придется рассказать. Есть у меня заплечных дел мастера, они тебя быстро расспросят.

— Меня искать будут. Анна Леопольдовна знает, куда я пошла.

— Пусть хоть обыщется. Мы твою Ляпольдовну вышвырнем следом за тобой.

В этот минуту раздался тихий стук, и Слеповрану в дверь подали какую-то записку. Прочитав, Роман Матвеевич расправил плечи и, бросив на Вику презрительный взгляд, вышел из гардеробной, но тут же вернулся и поволок её к расположенному в другом крыле дома кабинету.

— Посиди тут, пока я по делам отлучусь.

— Одеться хоть дай!

— Не замёрзнешь, — дверь хлопнула, в замке повернулся ключ.

Виктория поежилась — хотя и жарко натоплено, а озноб пробежал по спине. Вот попала, так попала! «Чёрт дернул лезть в этот ублюдский шкаф, — ругала себя Вика. — Знаю теперь, что компания Слеповрана царицу до инфаркта доводила, Елизавете Петровне путь к трону прокладывала, и что из того? Лучше бы не знать». Было страшно, ведь её, носителя компромата, теперь устранят. Князь так и сказал: «В подвале у меня сгниешь». Надо бежать.

Вика заметалась по кабинету, подергала кованую дверную ручку — заперто. Окна кабинета Слеповрана выходят на Невскую перспективу, за ними тёмная холодная ночь, позёмка, холод. Открыть окно невозможно — голландские рамы не предусматривают, чтобы их открывали. «Как их со стороны улицы моют? Промышленные альпинисты у них, что ли, есть?», но эта мысль лишь на секунду отвлекла Викторию от поисков выхода. На окна рассчитывать смысла нет: даже если бы открывались, второй этаж во дворце Соболевского-Слеповрана как четвёртый в хрущёвке. Первый этаж не первый вовсе, а бельэтаж, а ещё потолки под пять метров, а перед домом булыжная мостовая. Не выпрыгнуть. Вика представила своё голое тело, некрасиво распластанное на тротуаре Невской перспективы, и в отвращении поежилась. Чем-то надо прикрыться, а вот чем? Ни скатерти, ни покрывала в кабинете не было, попыталась сорвать штору, но тяжёлый гобелен словно гвоздями прибит был. Вика принялась изучать стены кабинета, где-то за книжными шкафами должна быть секретная дверца, во всех фильмах про дворцы и замки, что она видела, были тайные ходы. Но этот поиск ничего не дал. «Ты из этого дома никуда не выйдешь. В подвале у меня сгниешь», — звенел в ушах злой голос Романа Матвеевича. Вика прекратила кружить по кабинету и села на диван, чтобы унять нервозность, но успокоиться не получилось — воображение сразу стало рисовать жуткие картины всевозможных пыток: «Если я здесь останусь, то войду во все справочники по криминалистической медицине». Схватив ониксовое пресс-папье, Виктория с размаху запустила в стекло, осколки со звоном полетели на пол. Пока внизу не услышали и не прибежали, надо вылезать, может, по карнизу как-то спуститься получится. Осторожно, чтобы не порезаться, попыталась вынуть из рамы стекло, но всё же порезалась, встала на подоконник, поскользнулась, ухватилась за штору, и та неожиданно оборвалась. Утром навалило много снега, расчищая тротуар, его смели под угловые окна, собрав в высокий сугроб, в него и спланировала Вика. Сверху её накрыла тяжёлая гобеленовая штора.

Вызванный ночным письмом князь Соболевский-Слеповран присутствовал на совете во дворце Елизаветы Петровны. Собрались все приближенные к ней: Шуваловы, Воронцов, Салтыков, Ефимовские и Гендриковы. Разговор был серьёзный, цесаревна считала, что наступило время действовать, иначе действовать начнёт Леопольдовна, ей уже доносят, и неизвестно, как дело обернётся. Ни дочь Петра Великого, ни её сподвижники не имели никакой программы, но были охвачены желанием обрести власть. Слеповран подошёл к окну, забарабанил пальцами по подоконнику. На кону стояло очень многое: получить всё или потерять всё — риск немалый, но он любил рисковать, жизнь становилась интересна, когда бурлила кровь, и слова, что он авантюрист и безумец, воспринимались им как похвала. Если бы Роман Матвеевич отодвинул гардину, то увидел, как со стороны Невской перспективы по заснеженной улице, спотыкаясь, двигалась странная фигура, обернутая огромным куском материи.

Виктория не понимала, куда она идёт — серые здания, незнакомые пустые улицы и снег, очень много снега. Сначала от возбуждения она не чувствовала холода, с трудом закутавшись в жесткую штору, старалась уйти как можно дальше от страшного дома. Потом поняла, что заблудилась в ночном городе, началась метель, от холода коченели босые ноги, сводило пальцы, прижимавшие штору. «Где ж я так нагрешила? — шептали замёрзшие губы. — Я исправлюсь, не знаю в чём, но исправлюсь. Обещаю! Спаси меня, пожалуйста!». Вика сама не понимала, кого просит, но была услышана неизвестным своим адресатом: откуда-то из темноты показались груженые сани. Кому-то ещё не спится, приспичило ночью чего-то перевозить. Сани поравнялись с Викой, остановились.

— Виктория Робертовна, что это с Вами? — Мальцев спрыгнул с саней и бросился к замёрзшей.

Адъютант лейб-гвардии Мальцев перевозил свой скарб из дома Жабоедова на новую квартиру, в казённый дом Гарновского, где отныне квартировали офицеры Измайловского полка. Товарищ Мальцева отвечал за придворную конюшенную часть и содержание царских карет и саней, но поскольку царскими особами катания могли быть назначены в любое время, для переезда приятелю обер-шталмейстер одолжил запряжённые сани на ночь, чтобы к утру они были бы в каретном сарае.

Виктория не удивилась появлению друга, она уже ничему не могла удивляться. Сани развернулись и поехали к царскому дворцу. Мальцев закутал её в тулуп, вытащил из какого-то узла валенки, что-то бормотал, спрашивал, но Вике было всё равно, хотелось в тепло и горячего чаю.

XXII. Санкт-Петербург, ночь с 24 на 25 ноября, 28 ноября 1741 года

Виктория Чучухина пролежала в горячечном бреду почти сутки. Сама благоверная государыня-правительница Анна Леопольдовна справлялась о самочувствии провидицы. Заботливый лейб-архиатер Фишер, первый лейб-медикус двора, лично поправлял компресс на лбу госудырыневой фаворитки, а второй лейб-медикус доктор Ребейра каждую четверть часа подносил ко рту больной ложечку с целительным снадобьем. Вика понимала, что лежит во дворце, но в то же время ей казалось, что она едет с Вуколовым в поезде и её слегка потряхивает на верхней полке, и ещё она качается на дачных качелях, потому что у неё каникулы… К вечеру Виктории стало лучше, жар отступил, и она спокойно уснула.

Проснулась Виктория оттого, что очень хотелось пить, видимо,