– Э, нет! – выкрикнула она, глядя на меня. – Тупорылых сучек в этой камере не будет. Пиздуй отсюда.

Ее звали Слеза. Она была здоровой и могла бы уничтожить меня, если бы мы стали драться, но за меня вступился Конан.

– Она своя. Я за нее ручаюсь.

Они вышли в коридор перетереть.

– Только я думаю, «Яблочную пчелку» закрыли, – продолжала Лора как ни в чем не бывало. – У нас многое меняется. И все не к лучшему.

Я приблизилась к Фернандес и сказала Лоре закрыть варежку.

– Но наш городок имеет свою историю, – продолжала Лора, на всякий случай отойдя подальше от меня. – Это было прекрасное место, и все пошло под откос. Когда-то мы были ковбойским краем. К нам съезжались все поклонники кантри и Дикого Запада из-за Роя Роджерса. У него был музей с большой витриной всех его блесен для рыбалки. Он владел гостиницей «Яблочная долина». Мой отец возил нас туда на обед по воскресеньям. Беззаботное было время. Тогда не было таких проблем, как сейчас. Знаешь, что тогда волновало людей? Статическое напряжение. Это была главная страшилка по телику, и люди боялись до жути. Статическое напряжение.

Вернулись Конан и Слеза.

– Чтобы все свое держала в ящике! – проорала мне Слеза, но уже помягче, давая понять, что разрешает мне остаться. – И никто, блядь, не открывает воду, ни кран, ни смыв, пока я не встану утром.

Также с нами в камере была Кнопка Санчес, которая родила девочку в первый день в тюрьме. Остальных трех зэчек Сэмми называла «перелетными». У них были короткие сроки, они ни с кем не общались и старались не попадать в неприятности.

Я не могла понять, как это я была тупорылой, а Лора – нет, но потом догадалась, что Слеза брала с нее дань за проживание в нашей камере. Никто не хотел делить камеру с детоубийцей, так что ей, вероятно, было некуда деваться.

В обед я пошла в столовку и увидела Сэмми в очереди. Я попыталась заговорить с ней, но она взглянула на меня и покачала головой. Коп сверканул на меня фонарем. «ДВИГАЙ СВОЙ ПОДНОС», – рявкнул он через микрофон. Тебе дают десять минут, чтобы поесть этой дерьмовой еды, причем молча. В основном в столовку ходят те, у кого нет денег. Слеза всегда ест только в нашей камере, ей лично приносят еду из столовой, лапшу рамен, в которую она наливает воду и греет кипятильником.

В тот вечер я внесла свое имя в лист регистрации на телефонный разговор и встала в очередь в общей комнате. Говорившие кричали в трубки, потому что рядом с ними тоже кричали. Объявления на шлакобетонных стенах были такими же, как и в приемном блоке, набранные курсивом: «Леди, не нойте. Леди, сообщайте служащим, если чувствуете признаки норовируса». Двери и перила были выкрашены тем же грязно-розовым цветом, вероятно рассчитанным на то, чтобы смягчить нрав таких изолированных от общества беспредельщиц, как мы. Телефонная очередь продвигалась быстро, потому что многие из тех, кому звонили, не брали трубку. Я набрала номер мамы. У нее имелся счет компании «Глобал-телесвязь», монополизировавшей связь в СИЗО и тюрьмах. Нельзя попасть на номер, не имеющий счета «Глобал-телесвязь». Я знала, что мама мертва. Но все равно не могла не попытаться. Я не дозвонилась. Потом я позвонила адвокату Джонсона, зная, что все публичные защитники используют «Глобал-телесвязь», но он не ответил.

Несколько дней после этого я записывалась на телефонные звонки, ждала в очереди и набирала номер адвоката. После восьмой попытки мне наконец повезло. Я стала умолять его помочь мне получить информацию о Джексоне.

Он сказал, что попытается и что ему понадобится по крайней мере неделя. Когда мне снова удалось дозвониться, он сказал, что пытался выяснить, кто был назначен делопроизводителем Джексона, но безрезультатно. Такая работа, как он сказал, под силу только адвокатам суда по защите прав иждивенцев.

Я спросила его, предоставит ли мне государство такого адвоката, стараясь сдерживать тревогу, чтобы не показаться озлобленной или отчаявшейся.

– Ну нет, – сказал он.

Повисло молчание, словно он ждал, что я стану давить на него, как будто он был обязан мне помогать, но он первым заговорил и сказал, что чрезвычайно загружен своими прямыми обязанностями, к которым я не отношусь, и вынужден завершить разговор.

Как только я пришла в норму, я попыталась получить тюремную работу. Мне посоветовала Сэмми. Она не была в моем блоке, но была во дворе «В», и мы могли видеться в свободное время.

– Белым девочкам достается вся лучшая работа, – сказала она. – Ты можешь быть секретаршей, сидеть с кондиционером и печатать письма, а нам, черным и коричневым, приходится вытаскивать использованные тампоны из отстойника за восемь центов в час. Пользуйся возможностью.

Все секретарши действительно были белыми. Я тоже подала заявку, но для этой работы нужно было не иметь дисциплинарных взысканий, а также быть в любимчиках у копов.

Сэмми, Конан и я записались в деревообделочный цех, где ставка была двадцать два цента в час – хорошие деньги. Конан бахвалился, что с такими деньгами он сможет накопить на татуировочную машинку и подрабатывать, а заодно и себе сделает хорошую татуировку. Был вечер пятницы, мы сидели в общей комнате и ждали, когда покажут кино. Показ задерживали, потому что в том кино, что наметили к показу, обнаружилась нецензурная лексика. В итоге нам опять показали «Шофера мисс Дэйзи», который показывали в прошлую пятницу.

– А какую наколку ты хочешь? – спросила Сэмми Конана.

– Здоровый такой портрет Саддама Хусейна, – сказал Конан. – Прямо тут набить. – Он надул бицепс. – Чисто позлить этих мудаков.

Тем временем два копа пытались справиться с кинопроектором.

– Поддержим наши войска! – выкрикнул Конан.

– Заткнись, бля! – прокричал кто-то.

Начиналось кино.

Все мои сокамерницы получили работу в деревообделочном цехе, кроме Кнопки Санчес, которая была слишком молода, чтобы работать по закону. Живот у нее втянулся. И я не замечала признаков горя на ее лице. Дочку у нее забрали. Она ходила в школу, а после уроков играла со своим домашним кроликом, которого поймала в зоопарке в главном дворе и приручила. Он жил в маленькой коробке у нее под нижней шконкой, а засыпкой ему служили разорванные прокладки. Кролик не гадил где попало. Санчес брала его с собой на уроки, пряча в казенном лифчике. «Мое дите», – говорила она. Она сшила ему кукольную одежду. Сделала поводок. И тайком выносила его в главный двор, чтобы он мог повидать своих сородичей. Иногда кролик кусал ее, а еще ее кусали блохи с клещами, которые жили на нем. Слеза сказала ей избавиться от кролика. В каждой из восьми камер была своя Слеза. Самая мощная баба диктовала всем правила. Слеза пригрозила Кнопке закатать ее в матрас вместе с кроликом и выставить в коридор. Они жестоко подрались. Кнопка была мелкой, а Слеза огромной, но молодежь выручает безбашенность. Они отфигачат тебя по башке чем попало, даже не задумываясь. Кнопка выложилась по полной и уделала Слезу щипцами для завивки. Кролик остался при ней.