Перед тем как изжарить на костре, он лизнул бычка – проверял, хорошо ли просолен.

Соль на теле, пальцах.

И крепкий запах. Моря, свежей рыбы, пыли, пресной воды, помидоров, брынзы. Ракии, вина.

Запах Приазовья.

Палатки на плоском берегу. В ряд.

Родители молодые ещё, не болели, а дочь, маленькая и родная до слёз, уже крепко спала к этому времени.

Осенью скоропостижно скончается отец…

А тогда, ночью, они купались нагишом. Стройные. Изображали дельфинов-спасателей. Шумно, в ореоле искристых брызг, разливах хрупкого серебра ночного моря, упругой и ласковой воды.

Смеялись, смеялись.

Пили ракию, чтобы согреться после долгого купания. Вздрагивали от её крепости.

Ракия сочилась из абрикосов в медный старинный куб и называлась «абрекотин».

Старик в деревне неподалёку гордился, как хорошим сыном.

Когда наливали в стакан, поверхность слегка дымилась голубоватым сполохом, и казалось, глотаешь языки горячего пламени.

И тотчас же внутри возникала тёплая волна, растекалась по всему телу.

Плавно, исподволь, коварно.

Хороводились у костра. Огонь развязывал узлы кореньев. Жар уходил, пепел оставался. Ветки старого тутовника превращались под утро в невесомый, бесцветный прах.

Под роскошной луной бронзовые тела. Белым светились пятна, очерченные контурами купальников в ярком свете долгого прошедшего дня, пропитавшего кожу коричневым расплавленным сиропом южного солнца.

Лишь тёмные завитушки причинного места да крупные, вишнёвые сосцы упругих, вздрагивающих грудей их жён-красавиц.

Не смущались. Радовались красоте молодых тел, мимолётному отдыху от солнца.

Наперегонки бегали.

Было смешно, бесконечно. Словно берег, плавно уходящий по дуге далеко-далеко, превращался на глазах в петлю Мёбиуса.

Под оглушительную какофонию цикад. Не сосчитать скрипок в этом оркестре и звёзд над головой.

В начале праздника другие мысли. Не утомительные, лёгкие.

Тогда не думалось – как долго?

Когда есть настоящее счастье – это слово не приходит на ум. Оно есть, присутствует в тебе молча. Как и всё, что тебя окружает, и лишь уходя, напомнит. Это может излечить от грусти, но что лечить, если ты перенасыщен молодостью и здоровьем?

Правда откроется позже, если вспомнится.

Истина приходит – не всегда.

Эта необозримость времени плавилась в жарком мареве пространства, тянулась от бесконечных полей подсолнечника у лесополосы абрикосовых деревьев, шелковицы, и дальше, до горизонта, под куполом неба, выбеленного ярким солнцем, на всей протяжённости ленивого, без придуманных границ, моря.

Лоснящаяся спина моря под ярким солнцем. Свободным пространством контурной карты исчезнувшей теперь уже страны.

Море лижет, щекочет ступни ног. Манит покоем, наплывает волнами воспоминаний.

Уютная, тёплая лужа Азовского моря.

Палатки, сшитые долгой зимой, своими руками, по лекалам популярного туристического журнала. Из парашютного шёлка, приобретённого за литр спирта, выданного «на промывку контактов».

Четыре семьи с детьми. Друзья.

Вино искрится, переливается. Золотое. Жёлтое. Драгоценным дурманным настоем выгоревших трав. Горячих рук виноградной лозы. Можно задохнуться от нежности.

Рубль за литр, на шумной трассе Мелитополь-Бердянск.

Только ведро подними повыше. Ждать недолго.

– Ну, шо, хлопчик? Ты шото хотел? Чи шо?

Так долго потом в разговорах мелькает это дивное – «чи шо»! За новогодним столом вспомнится вдруг со смехом.

Водитель улыбается. Белозубый. Лучиком проблеснула фикса. Запылённый, усталый, привычный к жаре и духоте. Загорелый до черноты, головешкой из костра. Без возраста. В домашних «тапках-процмэнках», чёрные «порепаные» пятки. Пропотевший, тёмными пятнами майка, в спортивных штанах-трениках.

Какой-то домашний, нерабочий вид.

Автомобиль-бочка местного винзавода.

Трасса переполнена автомобилями – всеобщая эвакуация на отдых. Мчатся мимо, клаксонят.

Кран большой – как у пожарного гидранта.

Прикроешь глаза. Терпкий аромат шумного, молодого вина.

Светлая струя льётся весело и бесконечно.

Синее эмалированное ведро, обколотая деревянная держалка-вертушка на середине ручки. Местами отбита эмаль, оспины ржавчины.

Надо аккуратно донести до палаток золотую энергию вина, не расплескать.

Раскалённая степь.

Кузнечики стрекочут, замолкают и врассыпную, предвестниками новостей. Один влетает в ведро. В люльку ладошки подхватил, выкинул его, пьяного, в степь.

Засмеялся вслед. Безмятежно.

Вино разливали в трёхлитровые банки. Смотреть сквозь эту «линзу» – обхохочешься!

В ведре закипают початки молодой кукурузы с недалёкого поля. Круто посыпанная крупной солью, обжигающая, вкусная до ломоты в зубах – кукуруза.

Сгорел в плавильне солнца июнь.

Счастье стало белым прахом.

К панельным многоэтажкам от остановки можно пройти под большой аркой, но сначала надо подняться по семи широким мраморным ступеням. Тогда справа будет большой продуктовый супермаркет, слева аптека, кафе на пять столиков и книжный магазин.

Магазин новый, окна-витрины большие, много света, кондиционеры.

Запах типографской краски улетучивается быстро, а запах тлена и пыли, живущий в доме книги со стажем, ещё не поселился под большущей лупой стеклянных витрин.

Выбор книг хороший, можно заказывать новинки, и привезут из столицы – любую. Оставить номер мобильного телефона, и с радостью сообщат о получении желаемой книги.

Спрос есть – микрорайону лет тридцать, и «бумажные» книголюбы, в основном из старшего поколения, не перевелись.

Отдел канцтоваров – в глубине. Посетителей летом почти нет. Оживление здесь начинается в конце августа.

«Набегут дня за три до школы, скупят всё, и не скоро их увидишь», – грустно думает заведующая Раиса Георгиевна.

Она скрещивает руки на груди, смотрит в окно. Там мелькают покупатели супермаркета. Перемещаются, как ожившие фигуры на шахматном поле. Квадратные серые плиты тротуара навевают скуку, напоминают о том, что завтра снова на работу.

Покупателей супермаркета много, они снуют с озабоченным видом, даже не смотрят в её сторону, и это огорчает Раису Георгиевну. Она вслух уговаривает их заглянуть в книжный магазин. Стоит за пустым прилавком, говорит, как с больным человеком, её не слышат, естественно, спешат, не поднимая головы.