Дама оказалась женой первого помощника капитана, и каким образом она очутилась в одной постели со Свиридовым, одному богу известно. С обоюдного согласия дело решили замять, и дамочка на цыпочках, чтобы ненароком не разбудить спящего старикашку, ретировалась из каюты Свиридова.

Фокин пришел только к обеду и сказал, что в баре продается хорошее пиво и еще что алкоголь, дескать, это все от дьявола, а пассажирка из пятнадцатой каюты страдает нимфоманией в последней стадии.

На этом и порешили.

Утром третьего дня плавания на затянутом серо-зелеными похмельными тучами горизонте прорисовался Ульяновск, где веселая парочка и сошла на твердую землю – к вящей радости большинства пассажиров и неописуемому унынию пяти или шести особ женского пола, одну из которых Фокин заверил в скорейших намерениях жениться, а двум другим Свиридов пообещал выхлопотать место в агентстве «Red Stars», роль на «Мосфильме» или съемку в клипе Влада Сташевского в придачу с «На-На». О прочих и вовсе умолчим.

Так или иначе, но в Ульяновске веселая парочка покинула теплоход и направилась в село Щукинское, где проживал дед Фокина Константин Макарыч. По заверениям Афанасия, расстояние между названными географическими пунктами составляло примерно шестьдесят километров. Они поймали попутку с твердым намерением проехать все шестьдесят, но случай распорядился иначе.

При повороте на грунтовую дорогу, возле которого честь честью красовался покосившийся указатель «Щукинское 7», их «девятка» наткнулась на канонический «запор», который только в анекдотах сталкивается исключительно с «шестисотыми» «мерсами». Наткнулась – это, пожалуй, не совсем точное слово, но как иначе назовешь тесный контакт с вынырнувшим невесть откуда, как черт из табакерки, монстром украинского автомобилестроения, который взвил перед лобовым стеклом «девятки» тучи пыли, а потом мерзко заскрежетал и остановился. Правда, водитель свиридовской машины успел нажать на тормоза, но «девятка» проползла по дороге и уже на излете своего инерционного пути ткнулась в злополучный рыдван.

– Вот козел, – прошипел водитель и, в сердцах врезав ладонью по рулю, выпустил длинную и невнятную череду ругательств.

Дверь подбитого «запора» с визжанием и скрежетом распахнулась, и оттуда, комично подпрыгивая на одной ноге и приволакивая другую, выскочил маленький серенький старикан в облезлом мышином пиджаке и блиновидной кепке, в самой невероятной позиции торчащей на плешивой голове.

– Ты что же это, разъети твою в дышло, прешь, как хер на блядки, ядрена кочерыжка? – завопил он и запрыгал перед лобовым стеклом «девятки», за которым застыла физиономия буквально онемевшего от подобной наглости водителя.

Свиридов засмеялся, а мирно дремавший на заднем сиденье отец Велимир завозился и издал носом трубный звук, символизирующий сигнал к пробуждению.

– Где ж я теперь бампер возьму? – продолжал тем временем верещать дед.

Водитель выскочил из машины и вступил с ним в оживленный диалог, изобилующий ненормативной лексикой, а Свиридов повернулся к едва продравшему глаза Фокину и, ухмыляясь, проговорил:

– Концерт по заявкам тружеников села продолжается.

– А? Что? – не понял Фокин.

Тем временем накал эмоций в беседе двух автовладельцев, по всей видимости, достиг апогея. Дед во всеуслышание заявил, что и не подумает двигаться с места, пока вот здесь, на дороге, не получит отступных за материальный и моральный ущерб. В подтверждение серьезности своих намерений он хлопнул ладонью по капоту «девятки» и пнул колесо.

– Ну и и ну, – изумленно пробормотал Фокин, вглядевшись в этого представителя старшего поколения. – Никак не угомонится, пень замшелый!

Он вылез из машины и, расправив богатырские плечи, гаркнул во все пастырское горло:

– Ну че, дед, все бедокуришь, старый сморчок?

Тот поперхнулся на полуслове и перевел взгляд бесцветных подслеповатых глаз на вывалившегося из «девятки» громилу, а потом подскочил на одной ноге, выписав второй, хромой, ногой замысловатый пируэт, и заорал дребезжащим козлетоном:

– Афоня, чтоб тебе повылазило!.. Афоня! Ну, здорово, поповская твоя харя! Доехал-таки, дубина стоеросовая!

Он подскочил к Фокину и хлопнул его по плечу, а потом пырнул сухоньким кулачком куда-то в район солнечного сплетения так, что громадный детина, который был по меньшей мере вдвое больше, чем старичок, – так вот, отец Велимир охнул и попятился, со стоном испустив восклицание, полное неподдельной радости и даже какого-то детского восторга:

– Ну-у-у… не загнулся еще, старая задница!

Он полез обниматься со стариканом, а ошеломленный таким поворотом событий водитель «девятки» постоял-постоял, а потом остолбенело плюхнулся на сиденье.

– Вот те на! – пробормотал он, косясь на потирающего лоб Влада. – Встреча на Эльбе.

Свиридов протянул водителю стольник, потом подхватил свою и фокинскую сумки, шлепнул Наполеона, чтобы тот поторапливался, а не драл чехлы сидений, и выскочил из машины со словами:

– Давай… езжай быстрее, пока о тебе забыли!

«Жигуль» сорвался с места и потонул в огромном клубе пыли, затянувшем все в радиусе пяти метров. И через секунду этот хаос пылевых частиц прорезал визгливый старческий голос:

– Ку-у-уда, ядрена-матрена, поехал, в душу мать?

Нет смысла говорить, что боевой старичок и дед Фокина – одно и то же лицо. Свиридова искренне позабавила трогательность встречи, а то, что внук и дед обменивались эпитетами, которые кроме как при разборках с руганью, криками и нацеленными ударами сковородой и ухватом нигде не употребляются, очевидно, никого не заботило. Вероятно, у Фокиных был такой уж стиль общения.

Семейная идиллия, да и только.

В свой же адрес Влад услышал:

– М-м-м… а этот кто таков будет? – Это мой лучший друг Владимир Свиридов, – отрекомендовал приятеля Фокин. – Да я ж тебе рассказывал… ты что, запямятовал, склеротик, е-мое?

– А-а-а, – многозначительно протянул дед Константин Макарыч, – это который по тараканам стреляет, что ли? Ну, здорово, коли так, Вовка.

– Приятно познакомиться, Константин Макарыч, – не скрывая иронической улыбки, ответил Свиридов.

– Ну-у-у-у… Константин Макарыч, Борис Николаич, Блин Клинтонович… Я че тебе, перзидент, что ли, – он так и сказал «перзидент», – или, можа, депутант госдумственный какой, а?

Он посмотрел на Свиридова пронзительным свирепым взглядом бледно-голубых глаз, в глубине которых, однако, тлела веселая искорка.

– А как же тебя называть, дед? – не мудрствуя лукаво, спросил Влад.

– А как хошь! Хошь Макарыч, хошь дед Костун… Так меня соседи прозвали, не знаю, чего им, кренделям зачумленным! А это что за макак?

Константин Макарыч узрел Наполеона, пугливо – что было совсем не в его характере – прятавшегося за ноги Фокина.