София как свойство Христа — премудрость Божия — освещает Истину. София соловьевская, булгаковская, флоренская показывает все в ином свете. «Находясь во власти своей ложной философии, — пишет о Флоренском священник Петр Андриевский, — он не может допустить даже мысли о погибели какого-либо творения Божия, ибо вся тварь в совокупности и составляет «Софию». Значит, должно произойти восстановление в первоначальном состоянии всего творения, включая нераскаянных грешников, бесов и самого князя тьмы — Сатаны. Но Флоренский знает, что ересь Оригена о прекращении вечных мучений и восстановлении грешников и бесов в первоначальном состоянии уже осуждена V Вселенским собором. И поэтому Флоренский находит, как ему кажется, выход: сам грешник спасется, а злые дела его будут гореть огнем неугасимым».

Но Ориген тоже не был первооткрывателем идеи «всепрощения». На что она похожа? На то, что пишут апологеты каббалы: «… все души соединятся с Богом в вечной радости, дьявол и все силы ада станут ангелами света, а сам ад рассеется». Пафос «оптимизма», продиктованного лукавым, таков: греха бояться не надо. Господь, дескать, все равно простит. Для нынешней «комфортабельной» эпохи это подходит как ни для какой другой.

В русской эмиграции было создано «Братство святой Софии». В него вошли С. Булгаков, Бердяев, Карташов, Франк и другие известные люди. «Братство плотной стеной окружило митрополита Евлогия, утвердившего их устав, и энергично повело свою работу, стараясь захватить исключительно господствующее влияние в зарубежной церкви, надеясь впоследствии подчинить ему и церковь в России»[24]. Эта деятельность полностью соответствовала представлениям Соловьева о том, что отдаление гибели мира достигается не молитвами праведников, а совокупными усилиями организованного общественного союза. Все эти великомудрые деятели стремились к «свету Софии». Очистил ли их этот огонь? Просветил ли свет? Или «пламя онгона» лишь вскипятило гордыню, помогло состряпать в клубах папиросного дыма варево философской «белибердяевщины»? Или сияние Зогара ослепило этих несчастных, стремившихся стать поводырями? Бедные жрецы Софии! Жрец — от слова «гореть».

Живя в эмиграции, «софианцы», конечно, знали, что «пламенные революционеры» оказались не очень похожими на горьковского Данко с его горящим сердцем. Они явились пышущими злобой исчадиями ада. Но догадывались ли философы, что огонь Софии-Шехины жжет? Что огонек в масонском алтаре и явился искрой, из которой разгорелось пламя? Слышали ли они весьма символичные слова из гимна еврейского Бунда?

А ведь лучшей растопкой — это еще до революции Мережковский признавал — была творческая интеллигенция: «Если теперь Россия — сухой лес, готовый к пожару, то русские декаденты — самые сухие и самые верхние ветки этого леса: когда ударит молния, оне вспыхнут первые, а от них весь лес».

Адский отсвет Люцифера они не отличали от Фаворского, освещающего главный путь христианина — к обожению. Поразительное непонимание демонстрирует Вл. Соловьев: «Монахи святой горы Афона — эти истинные представители восточной Церкви в ее особенности — вот уже долгие века тратят все свои силы на молитву и созерцание несотворенного света Фаворского… Но можно ли допустить, чтобы это душевное занятие составляло все в христианской жизни?»

«Я Свет миру; кто последует за мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Ин. 8, 12). Следуя Соловьеву, получается так: можно ли допустить, чтобы стремление к Богу составляло все в христианстве?

Прокатоличенному каббалисту, ему, очевидно, неприятны были воспоминания о победе в Византии святителя Григория Паламы и афонских исихастов над латинствующими философами в споре о Нетварном Свете.

«Варлаам Калабрийский со своими последователями Анкиндином и Никифором Григорой, твердо держась платонической мысли о том, что способность воображения… является единственно возможной связью между Божеством и человеком, а соединение с Богом может быть только умственным или символическим, полагали, что Свет на Фаворе был чувственным или же воображаемым. Такое представление о природе этого Света замыкает человека в его собственном бытии и ограничивает познавательные возможности миром чувственных вещей, оставляя для познания Бога только образы, постигаемые движением ума. Тело и органы чувств человека остаются при этом безучастными и, соответственно, обожению не подлежат»[64].

Антипаламисты высказывали не просто мнение ученых. В их построениях сконцентрировалась суть западных представлений о святости. Если встретиться со Всевышним можно только в воображении, то это качество и нужно развивать. Отсюда — католическая восторженная мечтательность. Неудивительными становятся воображаемые встречи со Спасителем истеричек и истериков, записанных католиками в святые. Вот по какому пути «богоискательста» могла пойти и Восточная церковь, не будь опытного свидетельства свт. Григория Паламы и его сторонников. Не будь их вовремя сказанных слов о многовековом афонском опыте боговидения и различения духов.

Как отмечает святитель Григорий Богослов в 40-м Слове, не всякий свет является Божественным, а один свет ведет человека к Богу, другой же «обманчив, любопытен и противополезен истинному свету: он выдает себя за истинный свет, чтобы обольстить своим внешним видом»[64].

«Сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их» (2 Кор. 11: 14,15).

Бывает, когда человек своим покаянием сам нисходит в адский огонь. Преподобный Силуан свидетельствовал, что вокруг него «адское пламя гудело», где бы он ни был. И началось это после молитвы о нем, о готовившемся в монахи солдате, святого праведного Иоанна Кронштадтского. «Держи ум свой во аде и не отчаивайся», — так сказал старцу Силуану сам Спаситель, и его пребывание в попаляющем вечном огне пременилось на осияние от этого же огня.

Ученик преподобного Силуана, старец Софроний пишет: «По воскресении Своем Христос является исключительно тем, кто был способен воспринять Его уже в обоженной и просветленной плоти, пребывая невидимым для прочих людей. Так Свет Нетварный, «вся наполняяй», пребывает незримым для тех, кто не взыскал познать Бога всем существом своим. И опять, любопытная аналогия со светом физическим: он тоже невидим, если не находит воспринимающего и отражающего его предмета. При свете земного солнца природа становится великолепною для глаза. Свет же Божий, осиявший человека, делает его чудным образом преображенным: лица, самые банальные, как бы изуродованные грехом, в покаянной молитве озаряются Светом и видятся молодыми и даже прекрасными»[76]. Святитель Григорий Палама утверждает: «Тот, кто причастен Божественной энергии… сам как бы становится светом — он соединен со Светом и вместе со Светом видит совершенно сознательно все то, что остается сокрытым для лишенных этого благодатного опыта…» Именно так было века спустя в далекой русской глубинке. Н. А. Мотовилов свидетельствует о своем разговоре с преподобным Серафимом. «Тогда он взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне: «Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобой: что же Вы глаза опустили, что не смотрите на меня?» Я отвечал: «Не могу смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше светлее солнца сделалось, и у меня глаза ломит от боли». Он отвечал: «Не устрашайтесь, Ваше Боголюбие, и Вы теперь также светлы стали, Вы ведь и сами точно в таком же именно свете находитесь благодатном, а то и видеть Вам того на мне нельзя было»…