Но давайте подумаем, как мы узнаём людей вокруг нас. Как вы определяете своего отца и откуда знаете, что он отличается, скажем, от почтальона (надеемся, что почтальон – не ваш отец)? Мы можем прислушаться к голосу, посмотреть, как он одевается, ходит, отметить его рост. Но оказывается, что мы, люди, уделяем внимание очень важному моменту, когда пытаемся кого-то узнать.

Мы смотрим на лицо.

Наше понимание того, как мозг определяет лица, вновь связано с разрываемой войной Европой[45] – на этот раз речь пойдет о конце Второй мировой войны. Когда Германия отступала, число солдат, возвращавшихся домой с ранениями, зашкаливало. Благодаря улучшенной амуниции и успехам полевой медицины многие солдаты переживали ранения, от которых бы погибли в предыдущих войнах. Разумеется, жизнь – хорошая штука, но это также значило, что бойцы возвращались домой с гораздо более тяжелыми травмами головы, чем прежде.

Иоахим Бодамер был одним из неврологов, лечащих такие повреждения мозга. Так же как Гордон Морган Холмс в предыдущей войне, Бодамер лечил солдат, которые пережили в битве тяжелые ранения головы. Он работал на многих опасных фронтах, включая Россию, Францию и Болгарию, прежде чем вновь вернуться в Германию в конце войны.

К тому времени, как он вернулся с передовой, он уже получил богатый опыт работы с тяжелыми травмами мозга, вызывавшими необычные проблемы поведения. Однако его самые странные и наиболее необычные пациенты были те, которых он лечил уже дома, вдали от боев. Именно здесь он встретил трех пациентов, чье поведение было столь удивительно, что Бодамер был убежден, что открыл совершенно новое неврологическое расстройство.

Первые два случая, больной С. и больной А., имели травмы затылка. В первом докладе Бодамера (переведенном на английский Эллисом и Флоренсом (1990)) не уточняется природа этих ранений. Изначально оба пациента имели тяжелые проблемы со зрением, как пациенты Холмса, которых мы обсудили в предыдущей главе. Со временем, однако, зрение вернулось к ним почти полностью. Они возвратились к обычной послевоенной жизни, к работе, и казалось, что все идет хорошо.

Заметьте, что мы сказали «почти полностью» и «казалось».

Хотя и С., и А. вроде как вернулись к повседневной жизни, они временами вели себя немного странно. Если человек, которого они знали, выглядел иначе, чем обычно, – может, покрасил волосы или оделся по-другому, – ни пациент С., ни А. не могли его узнать. Не имело значения, были ли это жена, или брат, или друг, которого они знали десятилетиями, – визуальное отклонение от привычного образа сбивало их с толку и приводило к тому, что они обращались с этим человеком как с незнакомцем.

Сначала Бодамер думал, что такое поведение отражало нарушение памяти. Он предположил, что, возможно, оба пациента быстро забывали людей, которых хорошо знали, словно страдали от амнезии (см. главу 10). Но эта гипотеза была быстро опровергнута, так как оба пациента прошли почти все проверки памяти, которые врачи только могли им дать.

В итоге Бодамер разработал весьма любопытную альтернативную гипотезу. Возможно, это была совсем не проблема памяти. Возможно, это проблема восприятия. Используя набор простых, но хитроумных экспериментов, Бодамер обнаружил, что оба пациента страдают от весьма узкого перцептивного нарушения: они отлично могли видеть лица, но не могли их узнать – совсем.

Вот какие это были эксперименты. Скажем, мы посадим вас перед зеркалом и попросим назвать имя человека, который на вас из него смотрит. Велика вероятность, что вы узнаете себя и ответите верно, сказав свое имя. И если бы мы показали вам фотографию известного человека, скажем Барака Обамы, вы смогли бы ответить, кто этот человек. В крайнем случае вы могли бы отличить на изображениях мужчину от женщины.

Однако этот простой тест был удивительно труден для больных Бодамера. Когда пациент С. смотрел в зеркало или видел свою фотографию, он не мог назвать себя. Даже хуже, он не мог сказать, видит ли он мужчину или женщину. По правде, снова и снова пациент С. не мог распознать на фотографиях пол людей, не видя одежду и длину их волос.

Эта неспособность распознавать лица не ограничивалась отличием мужчин от женщин или себя от других. Пациент С. не мог даже отличить человека от нечеловека! Когда ему давали фотографию, на которой была изображена морда собаки, пациент С. сообщал, что она похожа на волосатого человека с плохой стрижкой.

Можете вообразить, как тяжело жить в мире, не будучи способным различать лица? В конце концов, как можно жить обычной жизнью, не видя разницы между женой и соседями? Как же обоим пациентам Бодамера удалось вписаться в прежнюю жизнь?

Ответ заключается в способности узнавать людей, идентифицируя их другие характеристики, а не лица. То, как люди ходят, одеваются, говорят, обычно дает достаточно подсказок, чтобы различать их. Подумайте, как бы вы могли узнать подругу в темноте, когда она заговорит, или своего брата или сестру в толпе, стоящих к вам спиной. Мы все даем много подсказок о себе помимо лиц.

Эти подсказки были ключом к обычной жизни для пациентов Бодамера. Не видя определяющих деталей, таких как очки, одежда, трости, ни пациент С., ни пациент А. не могли опознать людей, с которыми они работали или жили. Однако, складывая эти черты вместе, оба больных хорошо могли узнавать людей. Например, пациент А. мог узнать на фотографии Адольфа Гитлера, но только благодаря его знаменитым уникальным усам и прическе. Вообще, способность использовать другие приметы, чтобы узнавать людей, помогала пациенту А. узнать себя в зеркале, в основном потому, что у него была заметная асимметрия лица, которая была столь явной, что его лицо выделялось среди других.

Бодамер увидел уникальность такого нарушения и дал ей имя – прозопагнозия[46]. Это сочетание греческих слов «лицо» (prosopon) и «незнание или неразличение» (агнозия). «Лицевая слепота», или прозопагнозия, – это неспособность узнать лицо человека, когда все другое зрительное восприятие сохранно.

В своей статье, опубликованной в 1947 г., Бодамер сообщил о третьем случае (пациенте Б.), который изначально был связан с прозопагнозией. Больной Б. также имел тяжелую травму затылка, которая привела к проблемам зрительного восприятия. В отличие от пациентов С. и А. пациент Б. мог узнавать лица других. Однако, когда он смотрел на лицо, в его восприятии оно выглядело сильно искаженным. Щеки тянулись вниз, один глаз мог быть гораздо больше другого, нос казался повернутым. Представьте мир, в котором лица выглядели бы как на картинах Пикассо. Так воспринимал лица людей пациент Б., однако потом он все-таки поправился и больше не имел таких проблем.