с Шерханом – не соперничество двух воинов, как у Киплинга, а чисто женская месть: видимо, когда-то она любила его, но тигр её то ли бросил, то ли отверг – и вот она ему мстит руками Маугли (как Миледи пытается отомстить графу де Варду руками д’Артаньяна). Сцена постыдного признания – когда Багира рассказывает Маугли, что она когда-то сидела на цепи в королевском зверинце, где и набралась человеческой хитрости – радикально меняет смысл: у Киплинга получилось нечто вроде рассказа гордого туземца, учившегося в миссионерской школе, но «вернувшегося к своему народу», а на русском получилось признание женщины, побывавшей замужем за бандитом-олигархом и навидавшейся видов.

Ну и отношения с Маугли, разумеется, приобрели совершенно иной смысл: вместо жёсткого «чеченского» обучения юного воина мы видим опытную даму полусвета, опекающую перспективного юношу, с чувствами не вполне материнскими – но, в конце концов, отпускающую своего пажа к юной дебютантке… Советский мультфильм окончательно закрепил ситуацию: гибкая, сильная, сладко потягивающаяся Багира – один из самых сильных эротических образов, когда-либо созданных советской культурой.

Нет, конечно, она не вызывала такой бури подростковых чувств, как та же Алиса – «Девочка из будущего», но Алиса была хороша именно как «девочка», а среди советских образов зрелой женщины, опытно-сексуальной, знающей своё тело и его возможности, а также цену себе и свету – о, тут мультяшная пантера, кажется, вне конкуренции.

Другой пример – «Винни-Пух». Первоначальный состав компании игрушек (до появления Кенги) – чисто мужской. Тем не менее Заходер вводит туда Сову, переделав её из оригинального Филина. Заметим, никакой особенной нужды в этом не было: роль Филина в сказке – б есплодное и бестолковое мудрствование: «я стратег», как в известном анекдоте про филина и мышей. Но отсутствие тётки как-то не соответствовало общесоветскому духу.

Причём, что интересно, тётку нельзя было ставить на «слабую» позицию: поэтому Пятачка Заходер не переделал в Свинку (хотя это было бы вполне логично – Пятачок ведёт себя именно как девочка), а Кролик или тем более ИаИа ну совсем не лезли в женский формат. Пришлось делать из Филина типичную старую деву, «училку». Не Бог весть что – но хоть так. Буквально «хоть тушкой, хоть чучелком», но мальчиков нельзя оставлять одних, без хоть какого женского пригляда. «Этак они развоюются не на шутку».

Интересно, что отход от гендерного формата тут же снижал популярность перевода. Например, знаменитая сказка Сент-Экзюпери «Маленький принц» не приобрела достаточной популярности только потому, что там воспевается мужская дружба. Роза у Экзюпери – персонаж скорее отрицательный (задавака и капризуля, много о себе понимающая), и куртуазная любовь Принца к ней – это «так, фантазия», а змея (у Экзюпери это, похоже, змей, serpent) – реальность, но страшная, убивающая.

Но вот если бы Лѝса сделали бы девчонкой – советскому мальчику всё стало бы понятно. Есть плохая девочка Роза, выпендрёжница и футы-нуты-с-боку-бантик, а есть дворовая рыженькая Лисичка, детдомовка, на самом деле хорошая, её только нужно приручить… да, но и Розу забыть невозможно… Увы, переводчик не дотумкал.

Но мы что-то упёрлись в переводы. Возьмём литературу оригинальную. Одна из немногих советских книжек на тему мальчишеской компании – это «Тимур и его команда». Книжка великолепная, можно сравнивать с киплинговским «Сталки». Кстати, единственная дозволенная в СССР книжка для детей о самоорганизации и самоуправлении.

Так вот: описываемая в книжке реальность требовала чисто мужского коллектива. Тайный мужской военный союз – а это он – может быть только «чисто мужским». Но без девочки нельзя! – и главной героиней становится девочка Женя Александрова. Вокруг которой закручивается вихрь «чуйств» – тут и старшая сестра, и жених сестры, и прочие гендерности. Подчёркиваю: девочка именно что входит в компанию, а не остаётся на периферии, как в англоязычной литературе. Том Сойер трогательно влюблён в Бекки Тэтчер – но в мальчишеской компании ей места нет. Про «Сталки» и не говорим, как и про «Остров Сокровищ», как и про другие «настоящие приключения».

Очень интересна роль девочек в другой детской книжке – «Баранкин, будь человеком!» Там два мальчика убегают от властной девочки-отличницы, превращаясь в воробьёв, потом бабочек, потом муравьёв. Но все приключения кончаются добровольной и осознанной капитуляцией. Нет, не перед взрослыми – перед соплячкой с бантом на голове. Которая, однако, олицетворяет собой этот самый пригляд…

Или возьмём другой образчик советской маскулинности для юношества – «Чапаев». В книжке «баб» нет – но вот в фильме, который и сделал образ Чапаева знаменитым, появляется Анка-пулемётчица. Появляется она там не просто так – это было личное распоряжение Сталина (тут уж без никаких «почему-то»). Который первую версию фильма отправил в утиль именно потому, что в ней «не был отражён образ советской женщины в войне».

Прошу заметить: Анку сделали не медсестричкой какойнибудь, о нет, её ввели в ближайшее окружение Василь-Иваныча. Без женского пригляда мужиков оставлять нельзя, ага-ага.

Тут меня прервут и спросят – а как же Крапивин с его мальчиками? Ну что ж, Крапивин таки да, он девочек не котирует, по понятным причинам. Но как раз вот эти самые «понятные причины» (помню, как в детстве меня раздражали эти бесконечные описания «голубеньких жилочек под коленочкой» и «сладких царапинок на плечиках») сильно искажают картину. «Женское» никуда не девается – просто оно растворено в мальчиках и в их отношениях. Которые, конечно, целомудренны – ну так и Маугли, небось, с Багирой всё-таки не… Тут «дух такой».

А вот описаний сугубо мужского, полностью обезбабленного коллектива – советская литература, кажется, не знает. Осталась только песня про Разина. И то.

Настоящее

О национальном духе

Знаешь, почему я голодаю?

Потому что за всю свою жизнь

не нашел себе еды, которая

мне пришлась бы по вкусу.

Франц Кафка, «Голодарь»

Разговоры «за национальную идею» всегда начинаются с середины. То есть предполагается, что с «нацией» всё более или менее ясно, и остаётся приложить к ней «идею». Самое интересное, что этот подход в какой-то степени работает. Бывают ведь ситуации, когда с «нацией» действительно всё более-менее ясно. То есть представители некоторой нации не имеют никаких вопросов по поводу того, кто тут «своя нация», а кто нет. У эстонцев, или, скажем, черкесов, никаких проблем с этим делом не замечается. Соответственно, все разговоры о «национальной идее» сводятся к простому: «вот есть мы; что нам делать с собой дальше?» На это могут быть даны ответы самые разные