– Из-за моего ума.

– Хорошо быть умным. Лучше быть умным, чем смазливым. Моя мама всегда так говорила. – Мальчишка напряжено шмыгнул носом.

– А твоя мать, – осторожно сказал Грэм, – она…

– Мы живем в Шемблз, – быстро отозвался Адам, заглядывая за прутья решетки так и эдак, чтобы лучше разглядеть кладовую. – Мой папа – мясник. Мама ему помогает.

– Понятно. – Судя по заброшенному виду ребенка, его можно было принять за сына бродяги или в лучшем случае бедняка, зарабатывающего на кусок хлеба грязной работой.

– А вы, значит, здесь живете? – поинтересовался Адам.

– В данный момент. – Возможно, только до возвращения Джоанны Чапмен домой этим вечером.

– Выглядит неплохо.

– Это точно.

Шум в передней части дома отвлек внимание Грэма от мальчика. Дверь лавки отворилась, и вошла Джоанна с братом. Когда он повернулся к окну, Адама уже и след простыл. Из лавки донесся шепот Джоанна и Хью о чем-то тихо совещались, и Грэм задался вопросом, не его ли они обсуждают. В основном говорил Хью, а Джоанна рассматривала какой-то круглый и яркий предмет, который держала в руке. Хью повысил голос, сказав что-то вроде. «Это хорошая партия, Джоанна»

– Ладно, я подумаю, – сказала она достаточно громко, чтобы Грэм мог услышать.

Хью потрепал ее по волосам – непокрытым, как заметил Грэм. – поцеловал в щеку и отбыл. Проводив брата взглядов Джоанна вернулась в лавку и заперла за собой дверь. На одно короткое мгновение ее взгляд встретился с глазами Грэма, и Джоанна направилась к нему.

Сердце Грэма пропустило удар, но она всего лишь вошла в гостиную и положила на стол предмет, который держала в руке.

Это был апельсин. Джоанна зажгла две сальные свечи в чугунном подсвечнике, стоявшем на столе, и комната озарилась золистым сиянием.

Грэм подтянул к себе костыль и поднялся на ноги.

– Мистрис Джоанна.

Джоанна подняла на него настороженный взгляд. Она была так красива, что у Грэма перехватило дыхание. Ее волосы, заплетенные в косы, уложенные вокруг головы, сверкали, словно темное золото. Платье того же потрясающего оттенка придавало ей сходство с бронзовой статуей, если бы не лицо и руки, сохранявшие женственную мягкость.

Грэм доковылял до дверного проема и оперся о косяк.

– Я хотел бы извиниться, – тихо сказал он. Джоанна молчала, глядя на него так пристально, что ему пришлось опустить глаза. – Я… злоупотребил вашим гостеприимством. – Он подавил искушение приуменьшить свое прегрешение и покачал головой. – Мне нет оправдания. Я могу только сожалеть.

– Я понимаю, что вам не хватает… женского общества. Но это мой дом, и…

– Я был не прав, – серьезно сказал он, делая шаг по направлению к ней. – Не важно, почему так случилось. Я знал, что не должен этого делать, однако сделал… и теперь вы… – Грэм нервно откинул волосы со лба, досадуя на себя. Почему в ее присутствии он теряет дар речи?

Он сделал еще несколько нетвердых шагов по направлению к Джоанне.

– Скажите, что я должен сделать, чтобы исправить свою оплошность? – выпалил он, пораженный нотками отчаяния. Прозвучавшими в его голосе, и стеснением в груди. Но он не мог допустить, чтобы она указала ему на дверь! Он хотел остаться здесь, с ней. – Я все сделаю. Джоанна молчала, не глядя на него.

– Джоанна…

Никогда прежде он не обращался к ней по имени. Джоанна подняла глаза и устремила на него испытующий взгляд. Грэм же не пытался скрыть обуревавшие его чувства, позволив ей заглянуть в пустоту, царившую в его душе, и увидеть его ужасное одиночество. Все что угодно, лишь бы она позволила ему остаться.

Джоанна опустила глаза и потянулась к апельсину, лежавшему на столе.

– Это… с ярмарки, – произнесла она, запинаясь. – Мне дал его Роберт… Роберт из Рамсуика, друг Хью. Я не пробовала апельсинов с того времени, как жила в Монтфише. – В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на робость. – Не хотите разделить его со мной?

Грэм шумно выдохнул, испытывая неимоверное облегчение. Она не собирается выставлять его из дома! Он может остаться.

– Да, конечно. С удовольствием!

Джоанна неуверенно улыбнулась. Грэм ухмылялся, как идиот.

Их прервал стук в заднюю дверь.

– Мистрис Джоанна! Мистрис, это я – Олив.

– О, это Олив, – воскликнула Джоанна. – Я сказала, что хочу поговорить с ней. Должно быть, она видела, как я вернулась. – Она положила апельсин на стол и направилась к задней двери.

Грэм взял одну из свечей и заковылял назад, в кладовую.

– Она не должна меня видеть. Джоанна помедлила у входа в коридор.

– Почему?

Кляня себя за глупость, Грэм лихорадочно искал правдоподобное объяснение.

– Вашей репутации не пойдет на пользу, если все будут знать, что в вашем доме поселился мужчина.

– Неделю назад вы утверждали, что моя репутация не пострадает, поскольку вы всего лишь калека, снимающий комнату. Вы изменили свое мнение, сержант?

К счастью, Олив выбрала этот момент, чтобы постучать снова.

– Мистрис, вы дома?

– Вам лучше впустить ее, – сказал Грэм и нырнул в кладовую, задернув за собой занавеску.

На сундуке сидела Петронилла, доедавшая остатки его сыра.

– Кыш! – Кошка спрыгнула на пол и скрылась за кожаной занавеской. Проследовав дальше, Грэм, к своему удивлению, обнаружил на подоконнике Манфрида. – Ты хотя бы умеешь себя вести, – пробормотал он, опустившись на край постели и поставив свечу на сундук.

Из задней части дома донеслись приглушенные голоса, а затем послышались шаги, когда Джоанна провела девушку в гостиную.

– Позволь мне взять твою накидку, Олив, – раздался голос Джоанны. – Садись. Хочешь вина?

– Нет, мистрис, мне ничего не нужно. Мне не хотелось бы надоедать вам.

– Ты не надоедаешь. Я сама просила тебя зайти.

– Да, но моя мама… Мне нужно с кем-нибудь поговорить, но в последнее время ей стало хуже.

– Я заметила, – последовала пауза. – Прошу прощения, мистрис, но что это?

– Апельсин. Ты никогда не видела апельсинов?

– Нет. Он съедобный?

– Да, это фрукт. Они растут… вообще-то я не знаю, где их выращивают. Полагаю, где-то очень далеко. Понюхай. – Спустя мгновение девушка воскликнула:

– О, какая прелесть! Есть душистая трава, которая пахнет так же.

Грэм отломил кусочек сыра и бросил его на пол у окна. Манфрид спрыгнул с подоконника, съел сыр и выжидающе уставился на него.

Грэм бросил еще один кусочек поближе к себе. Кот помедлил в нерешительности, затем осторожно приблизился и съел подношение.