«Христианство подвергнуто, кажется, самой строгой критике», – писал Ключевский в ноябре 1861 года своему другу, преподавателю латинского языка в казанской второй гимназии Порфирию Петровичу Гвоздеву.

«Фейербах отвергнул окончательно всякую из существующих религий, назвав их все произведением человеческой фантазии… Ввиду этих обстоятельств и чувствуешь потребность поближе познакомиться с историей христианства. Без истории теперь, как и во всякое переходное время, нет спасения… [Нужно] проверить весь исторический ход христианства, проверить беспристрастно, и все равно, к чему бы не привела эта проверка, хотя бы даже к отрицанию христианства».

В конце концов Ключевский остался христианином в бытовом смысле, но по существу стал агностиком.

В своем курсе Ключевский, в общем, отнесся весьма критически к русским царям XIX века (включая Александра II) и к результатам деятельности русского правительства.

В этой деятельности он не находит достаточного понимания хода русской истории и действительных нужд русского народа.

В своих дневниковых записях, где он высказывался вполне откровенно, Ключевский приходит к пессимистическим заключениям: «История учит даже тех, кто у нее не учится: она их проучивает» (запись 1893 года)… «В продолжение всего XIX века с 1801 года, со вступления на престол Александра I, русское правительство вело чисто провокационную деятельность: оно давало обществу ровно столько свободы, сколько было нужно, чтобы вызвать в нем ее первые проявления, и потом накрывало неосторожных простаков».

Роковую роль играла внешняя политика – войны.

«После Крымской войны русское правительство поняло, что оно никуда не годится; после Болгарской войны (1877–1878) и русская интеллигенция поняла, что ее правительство никуда не годится; теперь в Японскую войну русский народ начинает понимать, что и его правительство, и его интеллигенция равно никуда не годятся».

Ключевский при этом сознавал, что война не чисто русское, а мировое явление. У него было пророческое предчувствие, что войны приведут старый мир к катастрофе. Еще в 1893 году он писал В. И. Герье: «Думаю куда-нибудь поехать, только не знаю куда. Более всего хотелось бы на Запад, в Европу, чтобы посмотреть на Европу перед войной, может быть, последней европейской, потому что после этой войны, боюсь, уже будет некому и не с кем воевать».

XIX

П. Н. Милюков (1859–1943)

Павел Николаевич Милюков занимает видное место и в русской историографии, и в русской политической жизни.

Милюков родился в Москве. Отец его, Николай Павлович, был городским архитектором, а затем оценщиком в одном из московских банков. Мать – урожденная Султанова, по первому мужу Баранова, страстная и властная женщина. В семье она играла первую роль. Отец как-то перед ней стушевывался, но иногда пытался возражать ей, и происходили бурные сцены. У Павла не было никакой близости с родителями. Зато он был в дружбе со своим младшим братом Алексеем.

У отца была большая библиотека, главным образом по архитектуре и истории искусства, но были и тома «Русского архива» за первые четыре года его существования и «Илиада» Гомера в переводе Гнедича.

Родители отдали обоих сыновей в первую московскую гимназию. Учителя, по воспоминаниям Милюкова, были почти все тусклые. Латинскому языку обучал чех, плохо говоривший по-русски. Зато преподаватель греческого языка Петр Александрович Каленов, влюбленный в культуру Древнего мира, сумел передать эту любовь своим ученикам, в том числе и Милюкову. «Каленов зажигался, комментируя классические произведения, – вспоминает Милюков, – и в его толковании греческие тексты оживали перед нами, становились нам близкими».

Хорошие отношения установились у Милюкова с товарищами по гимназии. Как-то сам собой сложился кружок товарищей, объединенный общими стремлениями. Собирались довольно часто у кого-нибудь из членов кружка. Обыкновенно один из участников готовил вступительный доклад. Деятельное участие в кружке, помимо Милюкова, принимали князья Николай Дмитриевич Долгоруков (фактически председатель кружка), Константин Старынкевич и Константин Иков. Милюков сделал в кружке два доклада, один из них на тему «Исключительность и подражательность». Под «исключительностью» разумелся нетерпимый идеологический национализм. Милюков защищал от него право на подражательность как неизбежное и прогрессивное явление. В самом выборе темы уже вырисовывались некоторые черты будущего социологического и политического мировоззрения Милюкова.

В 1876 году в ответ на одну из демонстраций протеста московского студенчества московские мясники из Охотного Ряда избили студентов. Это событие было непонятно для гимназического кружка. Студенты считались «ходатаями за народ». Почему же «народ» их избил? Члены кружка с жадностью следили за каждым номером «Дневника писателя» Достоевского. К Достоевскому и решили обратиться за советом и поучением.

Кружок поручил Милюкову написать письмо Достоевскому и поставить вопрос: «Чем мы виноваты в случившемся?» Достоевский ответил: «Вы не виноваты, виновато общество, к которому Вы принадлежите. Разрывая с ложью этого общества, Вы обращаетесь не к русскому народу, в котором все наше спасение, а к Европе».

Начавшиеся в 1875 году восстания балканских славян и жестокое подавление их турками взбудоражили московских гимназистов, так же как и русскую общественность вообще. Русское выступление сделалось моральной необходимостью. Объявление войны Турции в апреле 1877 года было поддержано русским общественным мнением.

Николай Дмитриевич Долгоруков предложил Милюкову принять участие после окончания гимназических выпускных экзаменов в экспедиции на театр войны русского санитарного отряда, организуемого московским дворянством. Милюков с радостью согласился. К его огорчению, однако, отряд был направлен не в Болгарию, а на второстепенный театр войны, в Закавказье, вдали от военных действий.

Отряд поместился в Сураме, на Сурамском перевале, откуда одна железная дорога с одной стороны шла на Поти, а с другой – в Тифлис.

Главным начальником отряда был московский предводитель дворянства граф Шереметев. Двумя «главноуполномоченными» были Николай Алексеевич Хомяков (сын одного из вождей славянофилов, будущий председатель III Государственной думы) и Киреевский (тоже из славянофильских кругов).

Непосредственным начальником Милюкова был Драшусов. Хомяков большую часть дня проводил на диване, спасаясь от жары. Что делал Киреевский, Милюкову осталось неизвестным.

Местом службы Долгорукова и Милюкова была канцелярия отряда. Милюков был казначеем и составлял денежный отчет. Долгоруков целый день бегал по разным поручениям. Таким образом, на Милюкова – только что кончившего гимназию – легла вся черная работа по отряду.

Драшусов в канцелярию никогда не заглядывал, но с ним у Милюкова завязались довольно хорошие отношения. Драшусов дал Милюкову на прочтение «Россию и Европу» Данилевского. Милюков раньше о ней никогда не слыхал. Политической ее тенденции тогда Милюков не усвоил. Но его заинтересовала теория культурных типов и ее естественно-историческое обоснование. В дальнейшем Милюков неоднократно возвращался к мыслям Данилевского.

Милюков вернулся с Кавказа, когда занятия в университете уже начались. Он записался на курс сравнительного языковедения Ф. Ф. Фортунатова,