– Так вы теперь молитесь на ЦРУ? – Фишбейн усмехнулся.

Кайдановский перестал улыбаться:

– Милый вы мой молодой человек! Молиться лучше Богу. А все остальные инстанции, даю вам голову на отсечение, мало чем друг от друга отличаются. Везде одно и то же: деньги, честолюбие, месть, убийства. Вы думаете, советская власть – это плохо, а Белый дом – хорошо? Не упрощайте. И там, и там есть добро и есть зло. И там, и там есть отъявленные мерзавцы и есть приличные люди. Мерзавцев намного больше. Но и это не более чем арифметика, но жизнь не арифметика, а частный случай. Есть, однако, такая странная штука, которая называется «государственная политика». Люди могут быть мерзавцами, но они служат своему режиму. И если свой режим не приказывает расстреливать поляков в Катыни и жечь евреев, то они этого не делают. Их дрянная природа выражается как-то иначе. Они, например, мучают животных или тиранят своих жен, детей.

– А если – хорошие люди? – спросил вдруг Фишбейн.

– А если хорошие, так они все равно пострадают. Не за себя, так за ближнего. Иначе что же в них хорошего?

– Зачем вы все это мне рассказываете? Вы ведь меня тоже вербовать пришли? И я за кого? Или против кого? Или это уже не важно?

– Ну вы ребенка-то с водой вместе не выплескивайте! – живо перебил его карлик. – Беседую я с вами, можно сказать, из чисто гуманных соображений. Отец Теодор попросил: «Жаль, Рышард, он пропадет. Заглотит ведь сразу два острых крючка».

– Сплошные гуманисты вокруг меня! – засмеялся Фишбейн.

– Нет, не скажите! Я, например, очень злой человек. Кусаюсь я! Ух! Хотя вот и ростом не вышел, да злой! Но может быть, именно от маленького роста я такой злой. Говорят, что у маленьких мужчин – комплекс неполноценности и они мстят окружающим. Я уж столько понаделал всякого в жизни – и хорошего, и совсем гадкого, – меня ничем не удивишь. Есть две вещи на свете, которыми я дорожу: мои детки и дружба с отцом Теодором. Я учусь у него.

– Чему? – Фишбейн выкатил на карлика воспаленные глаза.

– А что? Интересно? – с некоторым ядом в голосе спросил Кайдановский. – Еще бы! Живет человек, почти старик, с помешанной калекой, на очень скромные деньги и не жалуется! Действительно ведь непонятно, как это он не жалуется?

– Я никому из вас не верю, – сказал Фишбейн. – Мне наплевать на все, что вы сейчас говорите.

– А я вас и не прошу мне верить, – пожал плечами Кайдановский. – Глупая вещь: верить посторонним людям. Если собственному мужу или жене нельзя верить, то как можно верить любовнику, например? Или любовнице?

– Почему вы сказали «любовнице»? – У Фишбейна сел голос.

– Да бросьте ломаться! – с досадой сказал Кайдановский. – Мы с отцом Теодором отлично понимаем, как ловят людей. На клубничку, на сладкий мед. А как же еще? Деньги вам не нужны.

– Ну, все. Я пошел. – Фишбейн сгреб книги в кучу и встал. – С меня вроде хватит.

– Садитесь, – звонким шепотом приказал ему Кайдановский. – Садитесь и давайте рассуждать здраво: почему вы так уверены, что эта женщина не была к вам подослана?

– Вы что? Вы рехнулись, наверное? – тоже шепотом ответил Фишбейн, чувствуя, что сейчас вцепится в горло этому маленькому, полному яда существу.

– Я совершенно здоров психически, – холодно отреагировал Кайдановский. – Если вы мне доверитесь и расскажете, при каких обстоятельствах вы встретили в Москве свою пассию, я с точностью до ста процентов скажу вам, как обстоит дело.

Фишбейну стало весело, как будто ему вспрыснули что-то под кожу или дали понюхать веселящего газа.

– Знаете, мне с вами даже забавно. Вы странным образом поднимаете настроение. Я, пока вы не пришли, почти засыпал, а теперь – ни в одном глазу!

– Так вы мне расскажете?

– Да, расскажу. Я ждал поезда на вокзале. Хотел удрать в Ленинград. Ленинградский поезд подошел, и она спрыгнула на перрон со своим чемоданчиком.

– Ах вот что? – вдруг заинтересовался Кайдановский. – Не в гостинице, не в ресторане, не на улице? Не в театре, не на концерте, не в парке?

– Да я же сказал вам: ждал поезда.

– Вы кому-нибудь говорили, что собираетесь в Ленинград?

– Кому? Я сам ведь не знал.

– Это другая история… – пробормотал Кайдановский. – Вернее сказать, это может оказаться совсем другой историей. И вы влюблены?

– Да, я очень влюблен, – спокойно ответил Фишбейн, чувствуя сильную усталость от этих расспросов.

– Но мы-то с отцом Теодором думали, что вы один из многих, которые просто попались. А поскольку мы с ним еще в Аргентине привыкли прочищать людям мозги… Там тоже ловили таких простаков. Он вам говорил?

– Говорил.

– Поработайте у нас. Это, может быть, приоткроет для вас щелочку в Россию.

– Что именно мне приоткроет щелочку? Работа на враждебной Союзу радиостанции?

– Никогда нельзя знать. Вы, конечно, очень мелкая сошка, мистер Фишбейн-Нарышкин, но на вас, как на червяка, можно поймать рыбу покрупнее. Вами интересуются оба ведомства. И русские, и мы. Przystojny facet!

– Что это?

– Это по-польски. «Красивый парень» – вот что.

– Вы собираетесь меня превратить в наживку? В червя, что ли?

– У нее, кстати, есть дети? – не отвечая на его вопрос, спросил Кайдановский.

– Дети? – вспыхнул Фишбейн. – Нет. У нее нет детей.

– А у вас?

– У меня есть сын. И будет еще. Жена ждет ребенка.

Кайдановский весело присвистнул:

– Хорошо, когда много денег! Завидую вам.

– О чем вы?

– Ну как же без денег? Неимущий человек за голову бы схватился: один ребенок уже есть, второй будет, здесь жена, там, за железной стеной, – еще женщина. Тут уж не до чувств! А вам – зеленый свет, мистер Фишбейн-Нарышкин, вам о завтрашнем дне голову ломать не нужно.

Фишбейн покраснел.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо, мистер Кайдановский. Вы меня уговорили. Диссертацию я практически закончил, о деньгах беспокоиться не нужно. Всю мою подноготную вы почему-то не хуже меня знаете. Один вопрос: под какой фамилией я буду работать? Под своей?

Кайдановский замахал на него маленькими и короткими руками:

– Да боже избавь! Ваша женщина узнает вас по голосу, мистер Фишбейн-Нарышкин.

У директора радиостанции Билла Глейзера тяжело заболела жена, и врачи советовали ему бросить Нью-Йорк, переселиться куда-нибудь подальше – хоть в Кению, хоть на Гавайи – и заняться исключительно ею. Кайдановский, который сопровождал Фишбейна по узким коридорам радиостанции, с ненужной веселостью подчеркнул странную общность между директором Глейзером, Фишбейном и Ипатовым.