Я не удержался и выпалил:

— Это Олеярж! Пенделманова на его совести! Он выманил ее из квартиры, пока я спал, задушил и повесил под Нусельским мостом.

Такого удивления на лице Гмюнда мне еще видеть не приходилось. Он посмотрел на Прунслика, который недоверчиво уставился на меня, а потом сказал скептически:

— Но разве полицейские не пришли к выводу, что мотив был политический? Месть за несправедливость, учиненную кому-то покойным Пенделманом?

— Это ложный след, — не сдавался я. — Пенделманова работала в учреждении при муниципалитете. Может, они там тоже занимались проектированием городской застройки? Она же была дипломированным инженером. Что, если она брала взятки за разрешение строить там, где нельзя, а Олеярж узнал об этом — с помощью таких же методов, какими пользуется теперь господин Прунслик?

Они снова переглянулись, но я и не думал останавливаться:

— Охрану Пенделмановой он нарочно поручил именно мне, он же понимал, что я для этого не гожусь.

Теперь ясно, почему он так быстро замял дело. Впрочем, ему ничто не грозило, даже если бы все открылось. Со мной работал Юнек, примерный сотрудник, который при всех обстоятельствах своего не упустит. Олеяржу нужен был контраст между ним и таким недотепой, как я. Должен же он был показать, что в полиции есть и способные стражи закона. Паршивую овцу прогнали из стада. Кто знает, может, Юнек действует с ним заодно.

— То, что вы говорите, заслуживает внимания, не исключено, что тут есть рациональное зерно, — тихо произнес Гмюнд. — Но на вашем месте я не стал бы выдвигать обвинение, пока вы не получили доказательств. Простите мою откровенность, но сейчас это попахивает спекуляцией. Советую вам проявлять осторожность и держать язык за зубами. Если вы правы и Олеярж узнает, что против него что-то затевается, то разговор у него с вами будет короткий. Очень короткий.

Я хотел было возразить, но промолчал. Он был прав. Гмюнд какое-то время задумчиво и с интересом глядел на меня. А потом добавил:

— И все же вы могли бы проверить вашу гипотезу. Расскажите ему о своем предположении, что Пенделманова погибла из-за того, что слишком… добросовестно относилась к своим профессиональным обязанностям. Если ее работа и впрямь была связана с городской застройкой, Олеярж не станет скрывать от вас этот факт. Поверните беседу таким образом, чтобы он сам заметил связь между делом Пенделмановой и новым убийством, и последите за его реакцией. Потом мы все вместе ее обсудим и, возможно, узнаем что-то новое.

Я согласился. С удивлением обнаружил, что еды больше не осталось: вернее, вся она перекочевала в мой живот. Я все съел. И не почувствовал вкуса снеди, которую машинально закидывал себе в рот — под гипнотизирующим взглядом Гмюнда я словно не отдавал себе отчета в том, что делаю. Я допил свою рюмку. Внезапно на меня навалилась усталость, веки отяжелели. Мне не хотелось уже размышлять об убийстве архитектора Ржегоржа и о видении в Слупском храме, я мечтал только о сне без сновидений. Поднявшись, чтобы уходить, я пытался скрыть, что колени у меня подгибаются.

Прунслик проводил меня до гостиничного холла. Подремав на подоконнике, он снова был как на пружинах. Когда я протянул ему руку, он приподнялся на цыпочки и приглушенным голосом сказал:

— Story, как из Торы, а, господин К.? И только нечистый знает, чем все закончится.

Я был слишком утомлен после ужина и волнующей беседы, чтобы задумываться над его загадками, к тому же я начал к ним привыкать. Как и ко всему прочему.

Но вымер город весь — и пусто в Праге, словно в старом склепе.

К. Г.Маха

Предыдущий день, ушедший ночью, пока я был в счастливом забытье, вернулся ко мне, словно бумеранг, на следующее утро. Я уже знал, как это больно, подобное случалось со мной и прежде.

Я, пошатываясь, добрался до ванной. После ужина, заказанного вчера для меня Гмюндом, мне было муторно, зеркало отражало мое опрокинутое лицо; из-за того, что я выпил слишком много вина, под глазами появились фиолетовые круги. Стоило мне только вспомнить о ногах на флагштоках перед Центром конгрессов, как содержимое желудка рванулось вверх.

Увидев меня за завтраком, госпожа Фридова молча встала из-за стола, наполнила стакан водой из-под крана и бросила туда таблетку растворимого аспирина. Она наверняка решила, что я был в пивной, но мне совершенно не хотелось разубеждать ее. Я ждал, что она вот-вот начнет ворчать, что я совсем опустился — а я знал это и без нее. В последнее время она снова подобрела ко мне. Твердила, что я должен подыскать постоянную работу и перестать шататься по городу — и уж тем более по ночам, что она подчеркивала особо. Я, мол, и так болен, причем именно из-за этого. Я молил Бога, чтобы она не отказала мне от квартиры.

Уйдя в свою комнату, я решил позвонить Олеяржу. Набирая номер, я случайно глянул на свою виноградную лозу. Дни, когда ей было у меня хорошо, давно миновали. Теперь она казалась совершенно засохшей. Я сказал себе, что, выходя на улицу, непременно захвачу ее и прямо вместе с горшком выброшу в мусорный бак. И тут же забыл об этом.

Олеярж нервничал, он попытался отделаться от меня, заявив, что ему некогда. Когда я стал настаивать и упомянул о Пенделмановой, он разозлился еще больше. Но прежде чем бросить трубку, все же промямлил, чтобы я зашел к нему в конце недели. На вопрос, когда ему удобнее — утром или ближе к вечеру, мне ответили короткие гудки. Я расстроился, что полковника совсем не заинтересовали мои слова. Едва я положил трубку, как телефон зазвонил. Это оказался Загир. Ему, мол, нужно поработать в городе, так что, если я свободен, я мог бы составить ему компанию. Я обрадовался, потому что перспектива провести целый день в одиночестве страшила меня. Сказал себе, что на этот раз не стану обращать внимания на его болтовню, и вдруг понял, что почти соскучился по неунывающему инженеру. Я продиктовал свой адрес, и он пообещал за мной заехать.

Он появился на четверть часа раньше и сигналил под окном до тех пор, пока я не выглянул. Не выходя из машины, он помахал мне в знак того, что мы можем отправляться. Госпожа Фридова, которая посмотрела в окно в соседней комнате, заявила, что ни за что бы не села в машину к человеку, который так бесцеремонен. Интуиция ее не обманывала.

Я сидел рядом с Загиром в его спортивном автомобиле и чувствовал себя крайне неуютно. Я старался не показывать, насколько мне страшно, но инженер все равно наверняка заметил, как я напряжен и как крепко вцепился в ручку над дверцей. Я поражался, что он так ловко управляется с газом, тормозом и сцеплением — тремя металлическими рычагами, приделанными к рулю. Я спросил, надо ли было сдавать специальные экзамены, чтобы получить разрешение так ездить. Он сказал, что надо было, но что ему на это наплевать.

Мы все спускались и спускались на бешеной скорости вниз по склону к Голешовицкому мосту, и я молчал и воображал, как именно мы умрем — столкнемся со встречной машиной или врежемся в ограждение. Впрочем, подобные страхи всегда посещали меня, когда я ехал в машине, именно поэтому я даже не задумывался о получении водительских прав. Мысль об изуродованных телах, зажатых внутри груды лакированного металлолома, кровавый призрак ребенка, которого я мог бы случайно сбить на дороге, давно уже лишили меня желания нести ответственность за то или иное четырехколесное смертельное оружие.