подобрала полиция и отвезла в государственную больницу Белвью – последнее прибежище для бездомных и незастрахованных ньюйоркцев. Она не знала или не могла сказать своего имени и адреса, поэтому ее заперли в общей палате с агрессивными и неуравновешенными пациентами. Там ее связали, накачали лекарствами и подвергли электрошоковой терапии. Эта процедура с противоречивой репутацией заключается в том, что через мозг пациента пропускают электрический заряд, провоцируя припадок. Это помогает облегчить депрессию и кататонию, но работает не всегда и часто имеет побочный эффект в виде потери памяти.

Позже Мартин рассказала подруге, что ее подвергали электрошоковой терапии больше ста раз. В наше время процедуру рутинно проводят под наркозом и вводят пациенту мышечный релаксант перед подачей электротока, но в 1960-е, и особенно в малофинансируемых госпиталях вроде Белвью, пациент оставался в полном сознании, связанный по рукам и ногам, – это называют немодифицированной терапией. Сильвия Плат, которая проходила курс электрошоковой терапии дважды, в первый раз – немодифицированной, описывала процесс в своем полуавтобиографическом романе «Под стеклянным колпаком». Первый раз был чудовищен: рассказчице кажется, будто ее тело разрезают и трясут так сильно, что у нее сейчас сломаются все кости. Второй раз, основанный на ее воспоминаниях о лечении в госпитале Маклина в Массачусетсе, проходит более спокойно, и метафоры становятся мягче: «Темнота стерла меня, словно мел с доски»[156].

Мартин находилась, как она сама говорила, в трансе: у нее случилось тяжелое обострение шизофрении, диагностированной в раннем взрослом возрасте. Шизофрения, как правило, не постоянна: она проявляется чередованием непредсказуемых острых эпизодов с хроническими фазами. Как и многие пациенты, Мартин была вменяема и дееспособна бо́льшую часть времени, хоть и подвержена непроходящим симптомам в виде слуховых галлюцинаций, которые она называла голосами, логореи и легкой формы кататонии. Эти стабильные по большей части эпизоды прерывались острыми приступами психоза, полным отрывом от реальности, когда ее охватывала паранойя, иллюзии, тревога и ужас.

* * *

Посетив галерею Агнес Мартин в музее Харвуда в Таосе в 2007 году, через три года после смерти Мартин в преклонном возрасте девяноста двух лет, критик Терри Касл употребила необычную метафору. Галерею спроектировала сама Мартин. Она имеет восьмиугольную форму, и в ней висит семь картин; все они представляют собой горизонтальные слои мягко сияющих голубого и розового цветов. Касл описала это пространство как «крошечную оргонную комнату, пропитанную легкой пульсацией потоков энергии, но при этом странным образом исполненную благодати, возможности контакта»[157]. Когда я прочитала это предложение в первый раз, меня наполнила радость. Если люди и пишут о злосчастном изобретении Райха, они в первую очередь говорят о провалах его аккумулятора с медицинской и научной точек зрения. Сравнивая его прибор с картинами Мартин, Касл открывает новый спектр смыслов.

На первый взгляд они кажутся полными противоположностями, но между Мартин и Райхом можно провести много странных параллелей. Оба искали возможности контакта между людьми и хотели сделать его доступным для всего человечества. Они оба мечтали объединить людей посредством некой универсальной любви, но оба страдали от паранойи, не дававшей им воплотить свои мечты в жизнь; может, по этой причине их аппараты освобождения – решетка, оргонный аккумулятор – принимали парадоксальные формы клеток, камер, чуланов.

На шестом десятке на просторах американского Юго-Запада Райха тоже настигла паранойя. Он верил, что сможет управлять погодой при помощи огромной самодельной пушки из металлических труб – научно-фантастического оружия, которое он называл cloudbuster («укротитель облаков»); с ним же он сражался в «широкомасштабной межпланетарной битве» против кораблей пришельцев[158]. Он писал много писем Эйзенхауэру о своих откровениях, говорил о таких секретных формулах, что их нельзя доверить даже бумаге, публично и в печати называл себя Иисусом и Галилеем, предсказывал, что его посадят в тюрьму для его же защиты, но при этом предупреждал членов семьи и немногих оставшихся последователей, что его там, скорее всего, убьют. Письмо Эйзенхауэру от 23 февраля 1957 года он заканчивает печально: «Я стараюсь изо всех сил поддерживать связь с реальностью, порой туманной и неоднозначной»[159].

Как могла такая светлая, политически активная фигура из 1930-х настолько утратить способность здраво мыслить? То, что случилось с Райхом после отъезда из Берлина в 1933 году, – это трагедия, которая вместе с тем служит извращенным подтверждением веры Райха в бесконечное воздействие на наши тела внешних сил, которым иногда совершенно невозможно противиться. Недруги начали распускать слухи о его шизофрении уже в том году, но он отрицал этот диагноз, и ни один врач его не подтвердил. В 1957 году, когда он уже утверждал, что за его домом наблюдают пришельцы, два психиатра пришли к заключению, что он склонен к паранойе и может быть подвержен психозу, но не признали его сумасшедшим. Он питал иллюзии, но, как и в случае Мартин, это не значило, что его паранойя взялись из ниоткуда и не имела конкретных причин.

Перед войной Райх потерял свой дом, свою клинику и свою страну. Его брак с Анни распался, он оказался разлучен с двумя дочерьми. Но хуже всего было изгнание из психоанализа. В последний раз Райх говорил с Фрейдом наедине в сентябре 1930 года, перед переездом в Берлин. У Фрейда в Австрии был загородный дом на берегу живописного озера Грундлзее, куда Райх приехал его навестить. На фотографии, сделанной тем летом, Фрейд, постаревший, хрупкий и худой, опирается на руку своей дочери Анны в воздушном зеленом платье с короткими рукавами. Отец же, на контрасте, одет в безукоризненный костюм-тройку с галстуком, его борода аккуратно подстрижена, из кармана жилета торчит маленький черный предмет – наверное, футляр от очков. Ему было семьдесят четыре, и рак челюсти доставлял ему страшные страдания.

В 1923 году у него обнаружили злокачественную язву. Ему сделали серьезную операцию под местным наркозом и удалили часть челюсти и нёба. Его рот и носовая полость превратились в одну зияющую дыру, он оглох на правое ухо. Он не мог есть и говорить без жуткого протеза, прозванного в семье «чудовищем», который постоянно вызывал боль и раздражение и искажал его голос так, словно он говорил с кляпом во рту. В течение нескольких лет ему сделали десятки операций (тридцать три на момент смерти). Стоит помнить, что на протяжении всего конфликта с Райхом Фрейд обитал в теле, подверженном сильнейшей боли.

Теория оргазма коробила Фрейда, но еще больше его беспокоил сдвиг Райха в сторону политики. Райх приехал к нему, чтобы обсудить свои новые идеи, но разговор зашел в тупик. «Фрейд не желал иметь дела с политикой… Он твердо стоял на своем, как и я»[160]. Голоса никто из них не повышал, но стало понятно, что они достигли точки, где их пути расходятся. Райх провел у него где-то полтора часа; уходя, он