Это было незадолго до того, как мы с Конни начали совместное проживание, и моя ностальгия по той первой весне и лету остается непотускневшей. Мы виделись каждый день, но жили в разных квартирах, семьи, друзья и светская жизнь у нас тоже были разные. Оставались культурные экскурсии, разумеется, но если Конни вдруг чувствовала потребность «припоздниться» с приятелями по художественной школе или отправиться в ночной клуб, где события могли «выйти из-под контроля», что бы это ни значило, тогда я обычно предлагал, чтобы она шла без меня. Она редко протестовала, не уговаривала. Иногда мне даже хотелось, чтобы она действовала чуть настойчивее, но я не жаловался. Как только вечеринка заканчивалась, она всегда приходила ко мне повидаться хоть в два, хоть в три, хоть в четыре утра. К тому времени у нее появился свой ключ — какое это было счастье, заказывать для нее ключ, — она отпирала им дверь, молча залезала ко мне в постель, теплая, с размазанной по лицу косметикой, пахнущая вином, зубной пастой и сигаретами «для общения», и обнимала. Иногда мы занимались любовью, но случалось, что она дергалась, вертелась, потела, и я приписывал ее беспокойство алкоголю или какому-нибудь наркотику, хотя ни разу не начинал проповедовать или просить ее о чем-то. Если она не могла заснуть, мы немного болтали, и Конни очень старалась говорить трезвым голосом.

— Хорошая вечеринка?

— Обычная. Ты ничего не пропустил.

— Кто там был?

— Народ. Давай спи.

— И Анджело?

— Кажется, нет. Может, и был. Мы почти не разговаривали.

Что вообще не имело никакой логики, если подумать.

— И ты все еще его любишь?

И конечно, я воздерживался от последнего вопроса, хотя он был для меня главным, а все потому, что я слишком ценил сон. Большинство людей, вступающих во взаимоотношения, носят с собой целое досье, подразделенное на увлечения, романчики, большую любовь, первую любовь и сексуальные связи. По сравнению с моим разлинованным листом формата А4 Конни обладала трехэтажной картотекой, просматривать которую у меня не было желания. Самое главное, она рядом, разве нет? В два, и в три, и в четыре утра, всю ту чудесную первую весну, все то восхитительное первое лето.

Но был еще вездесущий Анджело. Она признавалась, что всегда считала его родственной душой, пока не выяснилось, что у него по всему Лондону найдутся такие же родственные души. Если не считать бесконечных измен, он обладал целым легионом других пороков. Он подрывал ее уверенность, насмехался над ее работами, отпускал замечания по поводу ее внешности, веса, кричал на нее в общественных местах, швырял в нее предметы, даже крал у нее деньги. Как-то она вскользь упомянула, что он был «несколько суров в спальне», а еще между ними случались драки, что меня шокировало и злило, хотя она уверяла, что «ему доставалось не меньше». Он был пьяницей, наркоманом, ненадежным, драчливым, по-детски надоедливым, грубым. «Истовым», как говорила она. В общем, он был всем, чем не был я. Так чем же он мог привлечь ее теперь? Все это было студенческое прошлое, говорила она. Да и у Анджело теперь новая девушка, потрясающая красотка, но у них осталось столько общих друзей, что они волей-неволей сталкиваются время от времени. Что здесь плохого? Не о чем беспокоиться. Я тоже с ним познакомлюсь, как-нибудь на днях.

Так и произошло, на свадьбе Женевьевы и Тайлера, одном из тех необычных мероприятий, когда жених и невеста въезжают в зал на мотоцикле, насколько я помню, а первый танец исполняют, подпрыгивая вверх-вниз под дикую французскую панк-музыку. Никаких белых шатров для Женевьевы и Тайлера. Гостей собрали на предназначенной под снос протезной фабрике недалеко от Блэкуолл-Таннел-Эппроуч, свадьба отличалась большей долей нигилизма и несдержанности, чем я привык. Я до сих пор не встречал столько угловатых людей, собранных под одной промышленной крышей: всем им было до тридцати — ни одной веселой тетушки в шляпке, — все наворачивали кебабы. По случаю я рискнул надеть новый вельветовый костюм, и толстая ткань в теплый сентябрьский день в сочетании с определенной застенчивостью с моей стороны вызвала во мне совершенно непомерное потоотделение. Под пиджаком образовались темные круги. Мои судороги под сушилкой для рук не принесли почти никакого эффекта, поэтому я стоял, потея, и смотрел, как Конни разговаривает с красивыми людьми.

Думаю, могу честно сказать, что до сих пор не встречал ни одного биохимика, который бы мне не понравился. Мои друзья и коллеги, быть может, не отличаются особым блеском, но они открытые, щедрые, добрые, забавные и скромные люди. Радушные. Совсем другое дело — клан Конни. Шумные, циничные, чрезмерно озабоченные внешней стороной вещей. В тех редких случаях, когда я заглядывал в ее студию, снятую на паях, — не студию, а, скорее, гараж в Ист-Энде, — или ходил на частные просмотры, я всегда испытывал неловкость, чувствуя себя изгоем, болтался где-то с краю, как пес, привязанный перед лавкой. Я хотел быть причастным к работе Конни, проявлять интерес и энтузиазм, поскольку действительно считал ее чудесным художником. Но, оказываясь в обществе ее друзей-художников, я все больше замечал разницу между нами, которую стремился преуменьшить.

Все они были монстрами, разумеется. Богема — эксцентричная, импульсивная публика с дурными привычками; в большинстве лабораторий их ждала бы короткая расправа; впрочем, это естественно. Кое-кто из них были и остаются до сих пор добрыми друзьями, а несколько человек даже сделали усилие, чтобы поддержать светскую беседу. Но как только разговор доходил до «чем вы занимаетесь?», у них сразу возникала потребность «сходить по-маленькому». Вот так я и стоял на этой свадьбе, живой диуретик, в луже малярийного пота.

— Да ты только взгляни на себя, чувак! Тебе необходима солевая таблетка, — сказала Фрэн, старая приятельница Конни, с которой она снимала жилье. Я не был уверен, какого мнения обо мне Фрэн, и пребываю в этой не уверенности до сих пор, хотя она крестная Алби. Ей всегда удавалось обнимать и отпихивать тебя одновременно, что происходит с противодействующими магнитами, соединенными вместе. Потом она отступила на шаг и смахнула сигаретный пепел с моего рукава. — Почему бы тебе не снять его?

— Теперь уже не могу.

Она начала дергать за пуговицы пиджака:

— Давай же, снимай!

— Не могу, рубашка промокла.

— А, поняла. — Она с силой уперлась пальцем в мою грудную кость. — Ты, мой друг, угодил в порочный круг.

— Совершенно верно. Это порочный круг.

— А-а-а, — произнесла она, снова меня обнимая. — Чудный, чудный, забавный, чудный бойфренд Конни. Ты ведь делаешь ее счастливой, правда, Дуги? Ты хорошо заботишься о ней, правда хорошо. И она заслуживает этого, после всего того дерьма, через которое ей пришлось пройти!

— Где она, между прочим?

— Она возле диджея, разговаривает с Анджело.

Он был тут как тут, склонился над ней и загородил с двух сторон руками, словно не давая ей возможности убежать. По правде говоря, она вроде бы и не стремилась уйти, весело смеялась, дотрагиваясь до своих волос и лица. Я подхватил несколько бутылок пива и приблизился. В честь особого дня Анджело выгладил свой комбинезон механика и побрил голову. Проследив за взглядом Конни, он провел обеими руками по скальпу и стал смотреть, как я подхожу.