и кожи мял. Да и с рождения по лесу бегал, аки зверь дикий на четырёх лапах. Потому кулак у Саньки был огроменный.

— Остыл?

Грек кивнул.

— Запускаем проект?

— Чего?

— Латынь забыл? Тебя делаем патриархом, ты закручиваешь гайки.

— Эти, — просипел Грек и откашлялся. — Они не согласятся.

— А мы их и спрашивать не будем. Кто из них не согласится с твоим патриаршеством, всех под нож.

— Таки всех? Не побоишься назваться кровавым?

— Ты же говорил, что ничего ломать не будешь, — язвительно проговорил Сильвестр.

— А я и не ломаю. Я строю. Константинополь до сих пор не признал Русскую церковь. Это сколько веков уже? А так, у нас будет свой патриарх. Свой Московский патриархат.

— Дионисий не согласится, — утух Грек.

— Насколько мне известно, он много раз присылал просьбу о твоём освобождении. Я напишу ему, что готов выпустить тебя, только если он тебя сделает патриархом. Иначе наши священники сожгут тебя на костре. Могут ведь?

— Могут, — вздохнули одновременно и Сильвестр, и Грек.

— Ну вот…

— Запускаем проект?

— Запускаем проджект, — уверенно согласился Грек, вспомнив латынь.

— Ну, хорошо. Тогда собирайся и поехали. Со мной побудешь. Чтобы чего не случилось.

— Так, это… Нечего собирать. Всё своё ношу с собой.

— Ну, тогда поехали.

* * *

Венчание на царство состоялось через три дня по приезду «наследника» в Москву. Саньку посадили на жёсткую диету и на еженощные молебны с ежедневными причащениями. Сама процедура коронации прошла быстро. Сам митрополит Макарий отчитал молитву с просьбой укрепить царя духом истины и справедливости, а бояре осыпали царский трон золотыми монетами. Затем Макарий, под песнопения, возложил на Александра крест Животворящего Древа, шапку Мономаха и бармы. Правитель был помазан миром и получил благословение митрополита.

Выйдя из Успенского собора, прямо с крыльца новоиспечённый царь обратился к стоящему за квадратным оцеплением народу с короткой речью, во время которой провозгласил все воскресные дни официальными выходными. Ныне и присно, и вовеки веков!

Потом Адашев и Максим Грек отвели царя к Архангельскому собору, где тот помолился у могил «предков». У надгробья Ивана Васильевича, так и не ставшего «Грозным», он задержался, искренне сопереживая утрату.

Из Архангельского собора Саньку перевели в Грановитую палату, в которую поднялись по длинным ступеням, но не в зал приёмов, где он был, когда-то давно в своём времени, а прошли из сеней дальше по коридору и свернули налево.

— Жаль, государь, ты не видишь этого благолепия, — прошептал Адашев.

— Ничего, Алексей Фёдорович… Мне и так благостно, — ответил так же шёпотом Санька.

Санька «благолепие» видел в ещё более радужных красках.

Оказалось, что пока Санька «встречался» с предками Рюриков, гости переместились в Среднюю часть Грановитой палаты и сидели за столами. Столы, стоящие в три ряда по десять, и укрытые парчой и бархатом, были пусты, если не считать солонок, перечниц и блюд с мочёными яблоками, сливами и, судя по всему, тонко нарезанным холодным мясом. Санька всего не «разглядел» сразу.

Государевы стол и кресло стояли чуть в отдалении, а сразу перед ним находился стол знатнейших особ государства. За свой стол Александр, сначала сев самолично, попросил сесть только Макария, Адашева, Грека, Захарьина, Шуйского и Сильвестра.

Александр заранее приготовился к долгому застолью, но от вида сотен белоснежных лебедей с длинными шеями, павлинов с расправленными хвостами, при движении качающимися, как опахало, тысяч разных птиц: от перепелов до кур с петухами, и гор мясных и рыбных пирогов, кулебяк, и множества ещё всякой другой снеди, у Саньки вскоре закружилась голова.

Есть всё никто не заставлял. Да и не набрасывался никто на еду. Ели степенно, накладывая ломти мяса и рыбы на одно блюдо, поставленное для двоих едоков. Ложек и вилок не было даже на столе у царя, потому ели руками.

Кушанья приносили и уносили недоеденными и Санька подумал, что там их ожидает челядь рангом пожиже.

— Куда уносят блюда со столов? Вон, целого павлина от нас поволокли прочь.

— А ты откуда видишь? — удивился Адашев.

— Так из руки вырвали! — засмеялся Санька. — Ни кусочка не попробовал. Я только хвост и успел нащупать павлиний.

— Вернуть? — тихо спросил Адашев.

— Нет. Это я так спросил. Я уже сытый.

— Уносят в столовую избу там делят на порции и выносят из Кремля, отдают народу. А ты не спеши. Долго сидеть будем. Пока все под столом не окажутся.

— Да ты говорил.

— Ты чего не пьёшь ничего?

— Отравят боюсь, — пошутил Санька.

— Правильно боишься, но наливает мой виночерпий. Скажи, что хочешь?

— Хмельного не хочу. Смородина есть? Или брусника? И вода чтобы…

— Знаю. Вода варёная. Морсы охлаждённые. Я помню твои чудачества.

— Хорошо, что помнишь! Это очень важно. Все болезни оттуда…

— Я помню.

Удивительно, но митрополит Макарий встретил приезд Максима Грека спокойно и даже обнял его и поблагодарил.

— Спасибо, государь, что внял моим мольбам и снял с меня ношу тяжкую.

Оказалось, что Макарий много раз писал прошения и Елене Глинской, и царю Ивану, освободить монаха из узилища, но, кроме того, чтобы ослабить угнетение Грека в монастырях, добиться ничего не удалось.

За эти три дня Грек с Макарием договорились до того, что митрополит предложил монаху должность настоятеля Московского Симонова монастыря.

— В нём четыре года братия без настоятеля. Не принимают никого после Трифона. Там такие же нестяжатели, как и ты. Найдёте общий язык.

— Слышал я про ту братию. Не потому они настоятелей не принимают, что не алчут. Ну, да ничего… Мне Сильвеструшка поможет.

Сильвестр, как узнал о новом назначении Грека, так сразу пристал к Саньке, чтобы тот отпустил в монастырь «грехи отмаливать». Александр три дня помучил духовника и согласился.

И вот Максим Грек сидел за праздничным столом в одеянии архимандрита, а Сильвестр в монашеском облачении.

Со стороны смотрелось красиво. Адашев, Захарьин и Шуйский сидели, одетые в золото и кровавый бархат, по левую руку, а Макарий, Грек и Сильвестр, одетые в чёрное с золотом, по правую.

«Символичненько!» — подумалось Александру.

Часа через три, если судить по песочным часам, гости стали постепенно сползать под столы, на которых, к тому времени, уже стоял десерт: любимейшее Санькой сладкое желе на «рыбном клее», что он самолично придумал лить, всевозможные пирожки со сладкой начинкой, сбитни. Ну и меды, и вина. Кстати вина на пиру присутствовали с самого начала, и вина неплохие. Но царствовали на столах меды, конечно. Настоянные на разных ягодах, они давали разный вкус и аромат. Да и хмелили по-разному.

Санька и сам вздремнул пару раз, но в основном развлекался перелётами с места на место, исследуя