Они поднимались и спускались по сгорбленным песчаным скатам, и солнце окутывало их золотым сиянием. С высоты дюны открывался вид на фасад отеля и красные цветы, а еще на стройку, где вокруг сложенных штабелями рельсов и шпал суетились технические исполнители. Издалека Бронза различила более хрупкие фигурки Олив и Дидиша, которые играли на сваленных в кучу бревнах. Не останавливаясь, женщина и археолог продолжали путь и вскоре очутились в баре отеля.

— Привет, Пипетка, — сказал Атанагор.

— Буон джорно, — ответил Пиппо. — Вы стригаре востра бородетта в шесть часов утром раньо?

— Не-а, — сказал Атанагор.

— Кобель паршивый наш гулящий Бенедетто!.. — воскликнул Пиппо. — И вам не стыдно, патрон?

— Нет, — ответил археолог. — Как продвигаются дела?

— Плохи наши дела, патрон, — вздохнул Пиппо. — Тоска кругом, запустенье, хоть волком вой. То ли дело было в Спаньи, где я командовал шеренгой землекопов! Э-э, надо было это видеть!.. А тут... Меррские пуррки!..

— Кто мерзкие? — переспросила Бронза.

— Пуррки! Свиньи значит!

— Налей-ка нам выпить, — сказал археолог.

— Я им такой дипломатический церемоний разведу, пурркам этим. Да катились бы они все куда подальше в Варршавию! — не унимался Пиппо, дополняя пожелание соответствующим обстоятельству жестом, который состоял в вытягивании вперед правой ладони с прижатым большим пальцем.

Атанагор улыбнулся.

— Налей нам, пожалуй, два «Турина».

— Пожалуйста, патрон, — сказал Пиппо.

— Что они вам сделали? — спросила Бронза.

— Э-э! — сказал Пиппо. — Громить они хотят мой лавочка к чертовой бабушке. Все, спета мой песенка! Финита! — И он затянул:

Забыл Витторьо обещанья[39],

Про то узнал Вильгельм Второй[40]

И в Рим Бюлова[41]для дознанья

Послал с задачею такой...

— Красивая песня, — сказал археолог.

Отдай им Тренто и Триесте,

Отдай Трентино весь.

С Витторьо быть должны мы вместе,

Пускай почтет за честь.

По небу ероплан летит,

А в нем д'Аннунцио[42]сидит

И точно пташка распевает.

Chi va piano, тот va sano[43].

— Я где-то это слышал, — сказал Атанагор.

Chi va sano va lontano. Chi va forte va alla morte. Evviva la liberta![44]

Бронза захлопала в ладоши. Пиппо голосил во все горло, напрягая хриплые остатки своего тенора. В потолок негромко постучали.

— Что это? — спросил археолог.

— Э-э, еще один пуррк! — прорычал Пиппо. Вид у него, как всегда, был яростный и вместе с тем ликующий. — Это Ампутис Дюдю. Он не нравится, как я петь.

— Его зовут Амадис, — поправила Бронза.

— Ну, Амадис! Амудис-Ампутис! Какой хрен разница?

— А что там за история с лавочкой? — спросил Ата.

— Дипломатический штучка этого Ампутилуса. Он хочет меня экстрагировать... Как разинет хайло, так словами и сыпать, пуррк! Других не знает! Говорит, это надо было ждать.

— Экспроприировать? Тебя? — удивился Ата.

— Во-во. Это такой в этом краю крайнее слово.

— Тогда тебе не надо будет работать.

— А на кой я буду делать с этими дурацкими каникулы?

— Слушай, выпей с нами стаканчик, — предложил Ата.

— Благодарю, патрон.

— Это железной дороге помешал ваш отель? — спросила Бронза.

— О да! — сказал Пиппо. — Этой хреновой железной дороге! Чин-чин!

— Чин-чин, — повторила Бронза, и все трое опорожнили свои стаканы.

— А что Анжель, дома? — спросил Ата.

— У себя, кажется, — сказал Пиппо. — Точно не знаю. Но думаю, так. Сидит, чертит, чертит... — Он нажал на кнопку позади стойки. — Если Анжель у себя, то скоро приходить.

— Спасибо тебе, — сказал археолог.

— Этот Амудополис — сущий пуррк, — сказал Пиппо в заключение и снова принялся напевать, вытирая стаканы.

Видя, что Анжель не спускается, Атанагор спросил:

— Столько я тебе должен?

— Тридцать франков, — ответил Пиппо. — Тоска здесь, нищета.

— Вот, возьми, — сказал археолог. — Пошли с нами, посмотришь, как строят. Анжеля, похоже, нету.

— Э-э! Куда я пойду! — сказал Пиппо. — Они крутятся тут, как мухи. Я уйду — они всё выпивать.

— Ну тогда счастливо.

— Счастливо, патрон.

Бронза послала итальянцу обворожительную улыбку, и Пиппо залепетал что-то несуразное. Она вышла вслед за Ата, и они вместе направились к стройке.

В воздухе пахло смолой и цветами. Безжалостно скошенные зеленые травы были раскиданы по обеим сторонам трассы, намеченной грейдерами; из жестких стеблей вытекали стеклянистые, благоухающие капли; они скатывались на песок и облипали желтыми крупинками. Дорогу тянули вдоль линии, намеченной в соответствии с указаниями Дюдю. Атанагор и Бронза растерянно и грустно смотрели на охапки упругих трав, безвкусно набросанных вдоль обочины, и на истерзанную поверхность когда-то гладких дюн. Они поднялись на холм, спустились в ложбину, поднялись снова — и увидели стройку.

Голые по пояс, Карло и Марен гнули спины под безучастным солнцем, вцепившись обеими руками в крупнокалиберные пневматические молотки. Воздух содрогался от их сухого треска, к которому добавлялось глухое ворчание компрессора, работавшего на некотором удалении. Рабочие копали без передышки, почти ослепленные фонтанами взлетающего песка, который лип к их влажной коже. Одно измерение дороги было уже выровнено, и по обеим сторонам рва вздымались высокие, острые насыпи. Рабочие врезались в дюну на среднем уровне пустыни, вычисленном Анной и Анжелем на основании предварительных топографических данных, но уровень этот оказался гораздо ниже поверхности, по которой ходили ногами. Так что дорогу пришлось пустить по дну котловины, а песок ссыпать по обеим ее сторонам.