Когда мы садились в поезд, что-то грохотало, я спросила, что это, а мама сказала: «Это гром, доченька». А рядом стояла тетенька, она вот так рукой сделала. У нее девочка была, дочка Тамара, она тоже. Мы потом вместе ехали, я спросила, что это значит, она сказала: «Это называется «креститься», хочешь научу, только никому не говори». Она научила меня креститься. Я стала иногда креститься, когда никто не видит, а мама заметила и побила меня по рукам, чтобы я больше не крестилась.

Мы ехали на поезде 28 дней до Хабаровска, а потом еще на другом поезде до Комсомольска-на-Амуре. Но мы все время стояли. А навстречу ехали другие поезда, и папа сказал, что это солдаты едут на фронт. И перекрестил поезд. Я маме сказала, а она потом на папу кричала, что он же коммунист. А папа кричал, что он же русский, а она иудово племя и не понимает. Мама потом плакала. А потом мы приехали и поселились в бараке на улице Пионеров.

А вчера мама принесла мне туфельки. Они были такие черные, блестящие, очень красивые, я таких никогда не видела. Мама сказала «лаковые». Это ей для меня пациентка подарила. У меня до этого были только ботинки. Мама сказала, что сейчас лето и я буду в туфельках ходить, и чтобы я их берегла, что ни у кого таких нет. Она меня обняла и поцеловала. Она редко меня обнимает, потому что много работает и устает. Это из-за того, что война. Взрослые все время работают.

Мама отвела меня утром в сад, а после полдника я сама домой пошла – мне разрешают, я знаю дорогу. Вначале надо идти мимо забора – там сухая земля, а потом наша улица – там доски лежат, все по доскам ходят. Я шла в туфельках по земле, а потом сняла, потому что мама сказала, их надо беречь. И носочки сняла и в туфельки сложила и понесла их в руках. А ногами шла босиком. Мне не холодно было, потому что сейчас лето.

Я пришла к нашему бараку, а на крыльце сидел Ваня – он мой друг. Ему четыре года, они тоже тут живут. У нас на улице колонка с водой, мы, когда с мамой к ней ходили, Ваня тоже со своей мамой ходил. Я помогала ведро нести, а Ваня посмотрел и тоже начал маме помогать, хоть и маленький. Его мама Зинаида засмеялась и сказала: «Ты как Таня! Таня молодец у вас, хороший пример подает». У Вани еще маленькие брат и сестра. Зинаида к нам приходила, я слышала, как она говорила, что четвертого уже не выдержит, и просила помочь. А потом мама с папой ссорились, кричали про деньги и что мама «под статьей ходит». А Зинаида всегда теперь говорит маме спасибо. Мама – женский врач, ее все мамы в нашем бараке любят.

Так мы с Ваней, когда ведра несли, подружились, но не разговаривали. Когда я пришла с туфельками, Ваня на крыльце сидел. Я туфельки на крыльцо положила и сказала: «Смотри, какие у меня туфельки лаковые. Они черные, и в них солнце отражается, и от пряжек тоже». И еще я сказала, что на пустыре видела мертвого козленка и могу ему показать. У козленка один глаз открыт, а на нем мухи сидят. А Ваня ничего не сказал, он еще маленький. И тут нищенка подошла. Я их видела раньше, нищенок, они сидят просят деньги, я спросила, кто это, мама сказала – нищенки. Она вся в черных тряпках была, наверное, жарко так ходить летом. Нищенка сказала: «Девочка, принеси воды попить».

Я сказала Ване: «Посмотри за моими туфельками» – и пошла внутрь. Там всегда, внутри, деревом пахнет, летом особенно. Это потому, что барак деревянный. Зимой меньше. Я поднялась в нашу комнату по лестнице, взяла чашку, из ведра воды зачерпнула и пошла вниз. На лестнице я медленно шла, чтобы не пролить воду, но немножко пролила все равно.

А когда пришла на крыльцо, нищенки не было уже. И туфелек тоже. Я чашку поставила и сказала Ване, что же он за туфельками не посмотрел, я же просила. А он ничего не ответил. Я посидела рядом с ним, выпила воду из этой чашки и пошла домой.

Дома я сидела на табуретке до вечера, а потом мама пришла с работы и спросила, где туфельки. Я сказала: «Нищенка украла». Мама стала на меня кричать. Что я за напасть такая, что когда же это кончится, что за что ей это. Потом взяла ремень и стала меня бить ремнем. Я тоже очень кричала, и даже Зинаида заглянула в комнату. А мама била меня ремнем, а я кричала, пока на ремне пряжка не отлетела. Мама на пряжку посмотрела и заплакала. Потом стала меня обнимать, и мы вместе плакали по туфелькам. А пряжку я потом нашла и маме отдала.

Ночью я слышала, как папа с работы пришел, мама ему про туфельки рассказала, а папа сказал, что надо на базар пойти, нищенка там мои туфельки, наверное, продает. А потом про работу стал говорить, что телеграмма из Москвы пришла – Сталин их поздравляет, что завод заработал.

На следующий день я опять в ботинках в садик пошла. И той нищенки я больше не видела. А козленка я еще потом ходила смотреть, он там так и лежит. Ой вэй.