Я был погружен в печальные размышления, пока отец не обратился ко мне:

– Я никогда ни о чем тебя не просил.

Я вздрогнул и продолжал молчать, ошеломленный, а отец продолжал:

– Сейчас я обращаюсь к тебе с просьбой. Поезжай к царице, сообщи ей о том, что ты видел. Мне не хватит смелости, и к тому же ты сумеешь быть более беспристрастным. Я в течение многих лет говорил об этом, а сейчас опять может показаться, что я преувеличиваю. Я охотно погибну в бою, чтобы доказать свою правоту, но сомневаюсь, что для страны так будет лучше. Мы должны выиграть время.

Он надолго замолчал. Я чувствовал, что не надо ничего говорить.

– Кроме того, я обрадую Эйе, который просил тебя отпустить. Дела во дворце обстоят не очень хорошо. Твой свет продолжает создавать проблемы.

Я молча согласился. Какая-либо иная реакция была бы расценена как неуважение. Со мной говорил военачальник, а не отец.

Да, речь шла о нем. О моем свете. Я не слышал этого выражения с тех пор, как был ребенком. Я был тенью принца. Он был моим светом. Я воспринимал это как тяжеловесную шутку, унижение слуги, который не хочет быть слугой. Но, называя меня тенью, никто, кроме отца, не решался обидеть меня, именуя Тута моим светом. Я не понимал, было тут дело в его педантизме и железной военной дисциплине или это была всего лишь ирония. Но это не имело для меня значения и только подтверждало мои страхи. Я никогда не думал, что Тут вернется в свой загон и беспрекословно примет Нефертити в качестве фараона после того, как трон был так близко от него. Мальчик, который играл во взрослого мужчину, но не мог им стать, который путал любовь с ненавистью, который считал, что его должны любить по обязанности, и не принимал чистосердечной любви. Ему было нелегко измениться, если кругом ничего не менялось. Очевидно, я уже его не боялся, потому что теперь не считал себя его слугой, хотя на моей коже еще красовалась татуировка, свидетельствующая о том, что я его тень на всю жизнь. Меня освободила от этой обязанности Нефертити, когда служба Туту могла бы стоить мне жизни, хотя я не знаю, что он думал по этому поводу. Меня волновало лишь одно: царица находится в руках своего злейшего врага, одна-одинешенька, без всякого утешения, терзаемая неотвязной неистовой любовью пасынка.

Я попрощался с Суром. Теперь я испытывал к нему искреннюю приязнь. Перед тем как мы расстались, возможно, чтобы искупить неизбежную при обучении грубость или чтобы я не сомневался, что он желает мне добра, он рассказал историю Глаза Солнца.

– Хатхор, дочь бога Ра, могла представать в различных обликах. В виде коровы или кошки, в виде семи чудесных женщин, являвшихся к новорожденным и предсказывавших будущее.

Хатхор в женском образе была самой очаровательной и веселой среди богинь, но, когда принимала облик Глаза Солнца, могла быть жестокой и неистовой. Она была защитницей богов, но, когда сердилась, ее боялись даже боги, и в результате одного спора Хатхор оставила свою страну и решила жить в Нубии.

Глаз Солнца, Хатхор, ревновала Ра к другим богам и богиням, которых он создал. Поэтому у нее с отцом произошла серьезная ссора, после которой она решила уйти на юг, чтобы бродить по отдаленной пустыне Нубии. Разгневанная богиня приняла вид дикой львицы, а может быть, рыси. Она добывала себе пищу охотой и убивала любое существо, осмелившееся приблизиться к ней.

Египет был в отчаянии, потому что без прекрасной Хатхор, ее улыбок и любви все ходили понурые, не было у них никакой радости. Бог-Солнце спрятал свое огорченное лицо, и землю накрыла тьма. Никто не мог утешить его в отсутствие любимой дочери, а хуже всего было то, что без силы своего глаза Ра был оставлен на милость врагов. Тьма расширила свои кольца вокруг света, хаос стал угрожать порядку.

– Кто вернет мне Хатхор? – спросил Ра, но боги продолжали молчать.

Глаз Солнца владела мощью жизни и смерти всех существ, и боги боялись приближаться к ней.

Тогда Ра позвал Тота, самого мудрого из богов, и велел ему отправиться в Нубию и убедить Хатхор вернуться в Египет.

Тот повиновался царю богов со смятенным сердцем. Он был уверен, что если Хатхор его узнает, то убьет прежде, чем разрешит заговорить. Подумав так, он превратился в простого мандрила. Идя по кровавым следам богини, он оказался в глубине нубийской пустыни.

Когда он увидел Хатхор, она пребывала в облике дикой львицы и сидела на скале, вылизывая шерсть. Тот приблизился на четвереньках и поклонился до земли.

– Приветствую тебя, дочь Солнца! – сказал он.

Хатхор смутилась и фыркнула. Но, поскольку перед ней был всего-навсего мандрил, не стала на него кидаться.

– Прекрасная богиня, – заговорил Тот дрожащим голосом, – может ли простая обезьяна поговорить с тобой?

– Говори и погибни, – проворчала дикая львица и показала когти.

Мандрил сжался и, поцеловав землю, пробормотал:

– О могущественная, если ты решишь убить меня, я не смогу этому воспрепятствовать, но не забудь историю о матери-грифе и матери-львице.

– Какую историю? – спросила Хатхор.

– Послушай, госпожа моя, – лукаво взглянув на нее, сказал Тот, – я расскажу тебе.

Дикая львица села и снова принялась вылизываться. Казалось, она не обращала внимания на мандрила, но Тот знал, что если вздумает бежать, то моментально ощутит остроту ее когтей. И он начал свою историю:

– Жила однажды самка грифа, которая устроила гнездо на пальме и высиживала яйца, пока из них не вылупились четыре драгоценных птенца. Как только они вылупились, сразу же начали просить есть, но мать боялась оставить гнездо из‑за дикой львицы, которая жила неподалеку. У той было четверо львят, и она тоже боялась оставить их из‑за грифа.

Птенцы грифа и львята так отчаянно стонали от голода, что их матери вскоре заключили перемирие. Гриф и львица торжественно поклялись именем Ра, что ни одна из них не станет нападать на детей другой. Тогда мать-гриф почувствовала себя достаточно уверенно, чтобы полететь поискать падаль, а мать-львица отважилась выйти на охоту.

В течение нескольких недель все шло хорошо, и потомство подрастало. Маленькие львята вскоре, играя, уже бегали по всей горе. Однажды, когда мать-гриф улетела в пустыню, самый смелый из ее птенцов вылетел из гнезда. Его крылья были еще слабы, и после короткого перелета он приземлился на верхушку горы, где играли львята, и съел немного их еды. Не долго думая, мать-львица бросилась на птенца и ранила его.

– Ищи еду в другом месте! – потребовала она.

Маленький гриф хотел захлопать крыльями, но уже не сумел взлететь.

– Я не могу вернуться в гнездо, – сказал он, – но ты нарушила клятву, и Ра отомстит за меня.

Когда мать-гриф вернулась в гнездо с набитым падалью зобом, то увидела, что одного птенца нет в гнезде, он лежит мертвый на горе.

«Не иначе как львица нарушила клятву, – подумала она. – Я отомщу!»