— Воля Господа? Разве Бог жестокостью отвечает на наши молитвы? Пулями, миномётами и растяжками? Вы же сказали, что Он будет хранить тех, кто принимает Его и просит Его о помощи.

— Да…

— Значит, молитва в бою может не тронуть Бога? Она не сможет спасти нас от врага на поле боя?

— Боюсь, что нет.

— Тогда какой прок от молитвы? Как я могу молиться Богу, который вступается за одного человека и бросает другого?

— Всё не так просто, как кажется, — сказал капеллан. — Молитва предназначена для пользы нам, а не Господу. Она даёт солдату опору, вселяет надежду, укрепляет веру, направляет на путь истинный.

— Но ведь так же действует туз пик или амулет.

— Да, ты совершенно прав…

— Значит, если мы молим о жизни, о завтрашнем дне, то ответ Бога может оказаться «нет»?

— Боюсь, что так, — кивнул длиннорясый. — Видишь ли, только тот, кто становится от молитвы лучше, может рассчитывать, что его молитва будет услышана.

Вот. Он сказал это. Сущность его раскрыта.

* * *

Лекции проводились в блиндаже. После монотонного сообщения специальной информации, без которой нам шагу не ступить, инструктор спрашивал, есть ли вопросы, но мы были слишком измотаны, чтобы спрашивать. При такой жаре даже угроза смерти превращалась в колыбельную Брамса.

Кое-кто из городских чуваков полагал, что гремучие змеи могут стать прекрасными домашними животными и замечательно помогут бороться с крысами. Они набирались храбрости и ловили этих змей, но при этом полностью игнорировали технику лова. К счастью, гремучники были крошечные, и их укусы не приводили к серьёзным последствиям.

Я опасался ярких коралловых змей со смертельным ядом в зубах. Ночью они могли заползти в палатку и прокусить нежную кожу на ногах между пальцами, — если б такое случилось, можно было не беспокоиться о Вьетнаме.

В Форт-Полке змеи были всюду, и мы научились жить вместе с ними. Это был ещё один вид подготовки к Наму: там предстояло сталкиваться с кобрами и крайтами и в лесной чаще, и в душевых кабинках базового лагеря.

Мы так уставали, что ночью могли мирно спать в одиночном окопе, на шесть дюймов заполненном дождевой водой. Завернувшись в плащ-палатки, мы дремали в неудобных позах, изредка ворочаясь и слыша сквозь сон, как вокруг этих «спален» из грязи бродят дикие свиньи: принюхиваются, похрюкивают и роют землю.

* * *

Смелей, не бойся никого,

Пусть враг здоров, как бык,

Решит помериться — дай знать:

Вас мой сравняет штык.

стишок на ложе винтовки М-16

Мы отрабатывали приёмы стрелковой подготовки с винтовкой М-16: сборка-разборка и чистка с закрытыми глазами. После М-14 эта винтовка показалась игрушкой. Интересно, как такое маленькое оружие могло оставлять такие большие дыры в партизанах. Несмотря на внешний вид, винтовка М-16 была основным оружием пехоты и в джунглях, и на рисовых полях Вьетнама.

Конечно, азиаты были тщедушней нас, но М-16, говорили, вытряхивала из них душу. Они называли её «маленькая винтовка, делающие большие дыры».

Вьетконговцы боялись этих винтовок, потому что в полном автоматическом режиме это замечательно злобное оружие делает 750 выстрелов в минуту и с расстояния в 300 ярдов разносит в крошку бетонный блок.

Винтовка лёгкая, около трёх килограммов с боекомплектом; для сравнения, старая М-1 времён Второй мировой и Корейской войн весила четыре килограмма, а М-14 — свыше шести.

М-16 может выпалить рожок из двадцати патронов быстрее, чем ты скажешь «Не стреляй!». Её маленькая пуля — чуть больше 22-го калибра — пролетает за секунду больше полумили и может пробить стальную каску на расстоянии в 500 ярдов — пять футбольных полей.

Но лучше или хуже всего, смотря по тому, на чьей ты стороне, это то, что она вытворяет с человеком. При ударе о плоть, которую в армии классифицируют как «полужидкий желатин», пуля винтовки начинает кувыркаться. Выходные отверстия величиной с руку не редкость, целые берцовые кости вырываются единым выстрелом.

— Винтовка М-16 — это великий выравниватель войны, — сказал какой-то сержант, — это смертоносный символ американского превосходства.

* * *

Как-то раз на выходные мы решили отправиться в увольнение в Лисвилл. Была суббота, и мы нарядились в штатскую одежду со всем тщанием. Побрились, помылись и «в лучшем виде» покинули расположение лагеря в поисках развлечений.

За день до этого выдали денежное довольствие. И у нас — у Сейлора, Нери, Карлоффски, Саттлера, Паркера и у меня — было по восемьдесят долларов наличными.

Мы прошли в северную часть форта, сели в военный автобус, за рулём которого скучал какой-то ефрейтор, и отправились во внешний мир.

Вновь оказавшись на свободе после нескольких недель подготовки и жёсткой армейской дисциплины, я почувствовал себя не в свой тарелке. Мы не спеша прогуливались, играя в «карманный бильярд», и тыкались носом в витрины магазинов, словно дети, которые заглядывают в кондитерскую лавку, не имея в кармане ни гроша.

Лисвилл — маленький городок с населением меньше семи тысяч человек — мало что мог предложить, разве что выпивку в баре; там же можно было найти и женщин.

По дороге в бар мы миновали магазин устаревшего армейского имущества и посмеялись над оружием и униформой в витрине.

Пройдя чуть дальше, мы нашли лавку старьёвщика. За стеклом на чёрном бархате лежала горка медалей: «Серебряные Звёзды», «Бронзовые Звёзды», медали-благодарности, медали за прыжки с парашютом, медали за добросовестную службу. А рядом с ними — самые разные знаки отличия и дивизионные нашивки, в том числе и знаки частей, воюющих во Вьетнаме.

Мы представили: вот здорово, всего за пару баксов можно стать героями на час! Разве не задохнутся от восторга толстозадые тётки от всей этой брякающей на груди славы, а?!

Ну, хватит фантазий. Пора идти дальше.

Мы смеялись и брели по улице, пока не заметили пивнушку. Захудалое заведение, как и все прочие в Лисвилле. Вошли. Хихикая и подталкивая друг друга, сели за большой стол и заказали шесть порций пива.

Но буфетчик заявил, что Бобби Паркеру следует убраться. Здесь «только для белых, а у негров есть собственный бар, чтобы промочить горло».

Лучше, продолжал он, пойти в бар «У Лаки» в нескольких кварталах отсюда, за железнодорожными путями, в самом бедном районе городка.

Паркера как громом поразило, он не мог вымолвить ни слова. За всю свою жизнь он не видал ничего подобного: ни в баре, ни в ресторане, ни в уборной. Он никогда даже не видел фонтанчики для питья с табличкой «только для белых». В Сан-Франциско такого в помине не было.

До него всё-таки дошло, и он попросил нас оставаться на своих местах.