Ольга, как мы с вами в деталях увидим ниже, рассмотрев византийские источники, сумела поставить себя на переговорах с империей очень высоко. Она держалась во дворце Константина как автократор сильной державы и была названа ромеями "игемоном (владыкой) и архонтиссой (правительницей) росов". Её приём сам император счёл нужным описать в трактате "О церемониях" как пример некоторой гибкости дворцового протокола в столь сложных и важных случаях, как переговоры с единовластным правителем Руси.

Путешествие княгини Ольги в Константинополь. Роспись Золотой Царицыной палаты

Древнейшее сказание, однако, сводит всю историю отношений княгини с императором к женской хитрости. Сказаний о страшной силе женского владения словом немало было на Руси[88]. Сказитель вполне от от ужас разделял и, хотя украсил рассказ массой благочестивых рассуждений, суть его сохранил. Общий же смысл байки прост и доселе актуален: "Знаем де, чем баба его взяла!"

Методом внешней политики Ольги, согласно Древнейшему сказанию, было чисто женское коварство. Княгиня обманула императора в Царьграде, а вернувшись в Киев, не выполнила обещаний о посылке военной помощи, рабов, мёда и воска. Княгиня якобы сказала византийскому послу, что император получит всё, когда простоит на Почайне столько, сколько она ждала приёма в Золотом Роге. Византия за свои богатые дары желала видеть Русь вассалом, обязанным службой и данью, считая распространение своей веры надёжным рычагом воздействия на "варваров". Ольга намекнула послам, что это не так.

Буйная дружина, с которой у княгини уже вскоре после посольства возник конфликт, была в восторге от её "женской хитрости" и пребывала в этом восторге до создания "Повести временных лет" начала XII в. Но, на нашу удачу, Ольга была не только литературным образом, подобно мифическому Рюрику, о котором вне Руси никто не слышал, или Вещему Олегу, прибивающему на врата Царьграда свой щит так, чтобы греки его не видели.

Её приём в Константинополе был подтверждён византийскими источниками. Византийский хронист Иоанн Скилица, продолжая хронику Феофана Исповедника рассказом о событиях 811—1057 (и даже 1079) гг., в конце XI — начале XII в., как раз когда работал составитель "Повести временных лет", написал: "Супруга архонта Руси, некогда приводившего флот против ромеев, по имени Эльга, после смерти своего мужа прибыла в Константинополь. Крестившись и явив свою преданность истинной вере, она была почтена по достоинству этой преданности и вернулась восвояси"[89].

Приезд Ольги в Царьград не только попал в греческую хронику, но и был отмечен в современном событию дипломатическом документе. Причём на самом высшем уровне — в трактате императора Константина Багрянородного "О церемониях византийского двора"[90]. Разумеется, главными церемониями были коронационные, которым и посвящена первая книга трактата. Во второй книге на конкретных примерах раскрыты нормы дипломатического церемониала. Рассказ о двух приёмах княгини Ольги ("архонтиссы Эльги") помещён здесь в конце 15-й главы, рассказывающей, "что нужно соблюдать, когда приём происходит в большом зале Магнавры и когда императоры восседают на троне Соломона". Магнаврский дворец был одним из великолепнейших зданий огромного дворцового комплекса Константинополя. В его огромном зале — триклине Юстиниана, построенном в VII в. императором Юстинианом и украшенном затем басилевсом Феофилом (820–842), — стоял знаменитый золотой трон, вознесённый над всеми, кого допускали в эту святая святых византийского церемониала.

Все движения как ромейских чиновников, так и гостей дворца были строго расписаны в инструкциях-сценариях, как их позже называли в России — "чинах". Всякий приём посольства тоже должен был проходить "чинно". Но по какому именно "чину"? Этим вопросом император был весьма озадачен летом 957 г.[91], когда в гавань Царьграда, Суд, вошла флотилия русских судов с многолюдным посольством княгини Ольги.

Но, скажете вы, не могла же княгиня прибыть в столицу империи, с которой неудачно воевал её муж, без предупреждения, опираясь только на мирный договор 944 г. с императором Романом, который вскоре после заключения этого мира был свергнут, чтобы на его престол воссел Константин? Разумеется, в это трудно поверить. Как и всё в империи, пропуск посольства Руси согласовывался с центром. Константин Багрянородный, до 40 лет занимавшийся в основном науками (и после восшествия на престол сделавший крупный вклад в просвещение империи), превосходно работал с бумагами. Он лично просматривал огромную корреспонденцию со всех концов страны и из-за рубежа, моментально диктуя секретарям ответы и корректируя подготовленные для него документы.

"Следует рассказать, — писал византийский хронист, продолжатель Феофана, — как заботился царь о государственных делах, о его бесконечных усовершенствованиях и трудах по управлению. Отовсюду слали ему письма стратиги, царские протонотарии, должностные лица в сёлах, областях, городах. Кроме того, отправлялись послания вождям племен, и он, читая их, сразу схватывал смысл и определял, как быть с теми, что с Востока, и с теми, что с Запада. Он проглядывал письма с быстротою птицы и при этом еще принимал послов, отправлял послания чиновникам, отменял опрометчиво сделанные нововведения. И был сей Константин советником, радетелем, стратигом, воином, военачальником, предводителем". "Ничто не укрывалось от его острого ума, — добавляет хронист. — ни ложь в соединении с истиной, ни приданная речи убедительность, ни составленные втайне изысканные писания, которые обличием истины обманывали даже самых дельных людей"[92].