Американец секунду колебался, но взял письмо и медленно засунул его в набедренный карман френча. Лаше предложил обменяться мнениями. Все головы повернулись к графу де Мерси. Тот сломал, наконец, кончик карандаша.

– Кажется, нужно, чтобы я высказался? Мои дорогие дамы и господа… Что я могу прибавить к словам энергичного Магомета бек Хаджет Лаше? Я очень живо провел сегодняшний вечер. Надеюсь, в Париже с чувством удовлетворения воспримут новеллу моего друга Хаджет Лаше.

Покинув заседание, граф де Мерси и адъютант американского атташе не спеша шли по Ваза-гатан. Прохожих было мало. Бесшумно вверх и вниз по главной улице проносились машины. Ночной ветер неприятно подувал с залива.

– Все-таки маленький городок, не правда ли? – беспечно сказал граф де Мерси.

Американец шагал, глядя под ноги, – на этот раз он заговорил:

– Как вы относитесь к сообщениям полковника Магомета бек Хаджет Лаше?

– Татарин врет процентов на семьдесят пять, – беспечно ответил граф де Мерси.

– Сегодня мне показалось, что нас втягивают в грязное дело.

– Это не совсем так, дорогой друг.

– Вы находите, что бывают дела грязнее?

– Сегодня нам демонстрировали один из участков белого фронта, снабженного не совсем обычным оружием, – только и всего. Если большевики напускают на нас всех оборванцев всего мира, мы вправе спустить на них всю человеческую сволочь. Иногда профессиональный негодяй стоит целой стрелковой бригады.

– Я предпочел бы все же стрелковую бригаду, – мрачно пробормотал лейтенант. – Американская точка зрения может казаться слишком пуританской, но с этим приходится мириться.

– О, разумеется! – Граф де Мерси сделал изящно неопределенный жест.

– Если мы коснемся устоев нравственности, единственной непоколебимой реальности, Америка в тот же день взлетит на воздух. Я бы хотел выскоблить из памяти сегодняшнюю прогулку по ту сторону морали.

– Насколько мне не изменяет память, президент Вильсон развивал подобные же взгляды на Версальской конференции. Но его не слишком горячо поддержали в Америке.

– Это наш позор! Президент выражал самые светлые стороны американского духа, наши старые традиции, создавшие Америку и американцев. История с президентом – наш позор! Война развратила людей. У нас оказалось слишком много денег. Окровавленные пожарища Европы, дешевые европейские руки, разоренная промышленность – это воистину сатанинское искушение! Ослепленные наживой, мы сами шаг за шагом втягиваемся в европейскую грязь – мы очутимся в ней по уши.

– Это ужасно, – с сочувствием сейчас же ответил граф де Мерси.

– Когда я пересекал океан, я думал, что найду Европу, искупившую свои грехи, смиренную от перенесенных несчастий… И нашел всеевропейский шабаш, торжество наглого и откровенного зла… Русская революция. Мы ждали ее, мы приветствовали освобождение России от феодальной тирании великих князей… Русские воспользовались свободой, чтобы поставить трон сатане. Русские цинично растоптали все нравственные законы. А вы пытаетесь из ведерка заливать этот адский пожар… В крестовый поход на Россию! С библейской суровостью вырвать плевелы зла! Не корпуса – миллионные армии с крестом на шлемах, с крестом на танках! Что я увидел за этот месяц в Стокгольме? Жалкую кучку беспринципных журналистов и мелкие посольские интриги… И этого полковника Магомета бек Хаджет Лаше, которому место несомненно на электрическом стуле…

Граф де Мерси весело рассмеялся, взял лейтенанта под руку.

– Я в восторге от вашей молодости и вашей принципиальности. Но все же, как вы думаете поступить с письмом Хаджет Лаше?

– Я передам письмо нашему атташе с моими комментариями.

– Если он все же найдет нужным воспользоваться некоторыми услугами Хаджет Лаше?

Лейтенант некоторое время шел молча, затем лицо его брезгливо сморщилось:

– Если бы мы были в Америке, не представляю, как бы мне могли задать подобный вопрос… Но здесь… на этих человеческих задворках!.. Если здесь возможно существование Магомета бек Хаджет Лаше, очевидно, я чего-то не понимаю… Я подчиняюсь…

– Превосходно… Вот мы и дошли… Очаровательный маленький кабачок. Вы не голодны? Зайдем. Я уже несколько дней собираюсь побеседовать с вами об одном милосердном деле: о продовольствии несчастного населения Петрограда. По-видимому, Юденич скоро освободит город, и во всю остроту встанет вопрос питания… Хотелось бы всю спекуляцию вокруг этого ввести в русло…

В старой узенькой улице на Стадене, близ корабельной стенки, при выходе из портового кабачка, охотно посещаемого журналистами в поисках живописного материала, Карл Бистрем столкнулся с четырьмя рослыми румяными шведами. Они были в одинаковых светло-серых шляпах и синих пиджаках. Они загородили тротуар и, когда Бистрем сошел на мостовую, его толкнули в плечо. Он вспыльчиво обернулся, – его окружили.

– Эй вы, господин в кепке!.. Вы умышленно толкнули нашего друга… Потрудитесь извиниться…

Несмотря на свои тяжелые мужицкие кулаки, Бистрем не любил драки. Этих к тому же было четверо. Он пробурчал, насколько мог примирительно, что в сущности не он, но его толкнули. Тогда четверо заорали:

– Ага! Он еще лжет!

– Лгун и трус!

– Мало тебя били по морде!

Задыхаясь от гнева, Бистрем сказал:

– По морде меня никогда не били… Прошу дать мне дорогу…

Но его так толкнули в спину, что он едва удержался на ногах. Он торопливо стал снимать очки, пятясь к стене. Но от второго толчка вылетел на середину улицы. Уже не помня себя, размахнулся, сбил чью-то шляпу. Сейчас же в его трясущееся от ярости лицо ударили костяной рукояткой стека. Тогда он бросился вперед головой, схватил одного за мягкий живот, повалил… Рукоятки стеков замолотили по его голове, по шее, плечам… Затрещали ребра, – его били каблуками, повторяли:

– Провокатор, шпион, большевик…

На шум выбежали матросы из кабачка. Тогда эти четверо пустились бежать и в конце улицы вскочили в автомобиль. Матросы подняли окровавленного Бистрема – он сопел с закрытыми глазами. Повели в кабак. Усадили, захлопотали. Голова у него была рассечена в нескольких местах, глаз затек, губу раздуло. Ему водкой промыли раны, перевязали платками. Не разжимая зубов, Бистрем продолжал сопеть. Через зубы ему влили стакан рому.

Один из матросов, погладив его по спине, сказал:

– Будь уверен, дружище, тебя обработали за политику, мы эти дела понимаем… Дай срок, – мы расправимся с этими молодчиками. А ты – знай, стой на своем… И тебе это даже полезно, газетному писаке, – на своей шкуре узнал, что такое буржуа…

Костяные рукоятки стеков разрешили колебания Бистрема. Неделю пролежав в постели в ужасающем душевном состоянии, однажды утром, замкнутый, сосредоточенный, худой, заклеенный пластырями, с лимонным кровоподтеком на глазу, он появился в столовой у Ардашева.