Прошли, и снова прохожие, как во сне. Лошадиные ребра на мостовой у Гостиного двора. Расстрелянный фасад и рыжие колонны Аничкова дворца. Бронзовые кони на мосту. На углу Литейного – опять трудовая повинность буржуазии. Снова – конская падаль. Ямы провалившейся мостовой. Площадь Восстания перед вокзалом запружена ручными тележками. С криками и руганью проходит военный обоз. Отряды рабочих дожидаются посадки. По всему белесому облупленному фасаду Северной гостиницы – наискось – истрепанная непогодой кумачовая полоса: «Все, как один, на борьбу за власть Советов, за Социализм»…

Посреди площади, вокруг забрызганного грязью и лохматого от обрывков плакатов дощатого куба, прикрывающего чудовищную громаду бронзового императора, сидят и полеживают мужики, деревенские бабы. Посматривают на суету площади, на умственные надписи, на тысячи заманчивых окон многоэтажных домов.

Пришли ли эти люди для торга, или как разведчики приглядеться, не пора ли окружать обозами город, пожравший в книжном безумии царя, и господ, и купцов и теперь свирепо отталкивающий мешок с хлебом, куль картошки, телячью тушку из рук «кормильца-мужичка»? Дело ясное, – торопиться некуда, чему созреть – созреет, само упадет в руки… А покуда за стакан мучки, за шапку картошки мешочники привозили домой граммофоны, зеркала, двуспальные кровати, всякие барские пустяки… Деревенские кулаки ждали этого часа долго и желали теперь многого.

Один из мужиков, плечистый, черноволосо-кудрявый, с припухшим красным лицом, окликнул Бистрема:

– Гражданин!.. (Бойко вскочил и пальцем зацепил за часовую цепочку на пиджаке Бистрема.) Почем?

– Я не продаю.

– А то хозяйка кое-что на дорогу мне завернула, уступил бы…

Из-под мышки взял сверток в тряпице, сокрушаясь о явной потере, осторожно развернул, – четверть краюхи хорошего хлеба, два каленых яйца, луковица.

– Чапоцка мне и не нужна, так-то уж говорить, да вижу – добрый человек, отчего не выручить… На, получай все, Бог с тобой…

Голодной слюной наполнился рот у Бистрема, в голове помутилось от тошноты. Отстегнул цепочку. Взял хлеб, яйца, луковицу…

– Постой, а может, часы продашь?… Тута у меня (понизив голос) на одной квартире поросенок полугодовалый…

Не отвечая, Бистрем пошел прочь. Мужик – за ним. Уговаривая, схватил за плечо. Бистрем – с гневом:

– Послушайте, вы пользуетесь моим голодом, вы дурной человек, вы спекулянт…

В часы досуга главнокомандующий белой северо-западной армии, наступавшей на Петроград, генерал Юденич для упразднения читал своей жене вслух по-французски.

Читал он не слишком бойко – всего полгода назад взялся за изучение языков. Читал обычно, сидя у окна (в серой тужурке и ночных туфлях), держа на отлете перед строгими глазами желтенький томик «Клодина в Париже». Генеральша за ширмой разогревала на керосинке тушеную капусту. Супруги Юденич были не скупы, но мудры, – они трезво сознавали, что их жизнь в Ревеле – не жизнь, но случайный этап, что политика и война превратны, и умный, желая стать хозяином превратностей, должен терпеливо подкопить нешатающиеся от всяких революций ценности, доллары, золото.

Генерал, запинаясь, строго читал:

– «Фиалковые глаза Клодины смеялись, и крошечные розовые соски на двух прелестных выпуклостях, просвечивающих под ароматным батистом сорочки…»

За ширмой генеральша перебила:

– Совсем не так… Грудь, женская грудь, будет не «сан», а «эс!» – «и», – «эн», причем «и» почти не слышно, – «с’н»… Тебя не поймет ни одна француженка…

В голосе генеральши послышалось раздражение. Генерал повторил вполголоса:

– Грудь – «с’н», грудь – «с’н»… – Затем вздохнул, как человек, взобравшийся на холм.

В дверь постучали. Вошел свежий, улыбающийся, в английском ловком френче, адъютант – барон фон Мекк.

– Ваше высокопревосходительство, из Стокгольма – миссия полковника Магомета бек Хаджет Лаше… Он хотел бы…

– А! Знаю – Лаше…

– Может быть, вы изволите принять запросто?…

– А? Да, да… Только, голубчик, дайте-ка мне из-за ширмы штиблеты…

Генерал закрыл томик «Клодина в Париже», не спеша натянул старые, еще петербургской постройки, зеркально вычищенные башмаки на резинках и, заложив руки за спину, прошелся по комнате.

Фон Мекк ввел полковника Хаджет Лаше. Генерал полуофициально предложил ему занять место на голубого шелка диванчике. Сам опустился коротким туловищем в кресло, – плечи поднялись, небольшая голова с волосами ежиком ушла в плечи, и огромные подусники величественно легли на широкие без звездочек погоны с зигзагами.

– Чем могу служить, полковник?

– Ваше высокопревосходительство, я говорю от имени Лиги спасения России…

– Знаю, наслышан, весьма одобряю вашу патриотическую деятельность, голубчик…

– Ваше высокопревосходительство, когда вы рассчитываете взять Петроград?

Седоватые подусники сдержанной усмешкой шевельнулись по золотым погонам. Касаясь пальцами пальцев, опустив покачивающуюся голову, Юденич ответил:

– Когда поможет Бог, полковник, когда поможет Бог…

– Ваше высокопревосходительство, Лига берет на себя смелость поставить вас в известность, что огромное количество национальных ценностей может бесследно ускользнуть от вас… Большевики лихорадочно перевозят из Петрограда на территорию Швеции, как нейтральной страны, валюту, золото, камни… По нашим сведениям, на трех частных квартирах в Стокгольме спрятано ими свыше полумиллиарда…

Подусники замерли, генерал, казалось, перестал дышать. Затем голова его начала подниматься, и немигающие глаза, как два зенитных орудия, уперлись в полковника Лаше:

– Потрудитесь объяснить подробнее…

Хаджет Лаше рассказал о деятельности Лиги, подчеркнул участие шведской гвардии и представил обширный список добровольцев, вступивших в Лигу (это был лист, заполненный в Берлине в гостинице «Адлон»). Генерал нашел в списке много знакомых имен, немало боевых товарищей, – иных он считал давно погибшими от руки большевиков. Читая, засопел.

Хаджет Лаше подробно перечислил сокровища царской короны. Когда он упомянул о шапке Мономаха, генерал тяжело поднялся с кресла и в волнении отошел к окошку, – короткие пальцы его за спиной сжимались и разжимались…

– Ваше высокопревосходительство, я своими ушами слышал в Стокгольме, в ресторане: большевистский курьер Леви Левицкий в нетрезвом состоянии публично похвалялся другому большевику, Ардашеву, что будто бы примерял на себя шапку Мономаха и садился на кресло с державой и скипетром… Российская реликвия на еврейской голове!..

Юденич поднял, опустил плечи.

– Прекрасно-с… Они заплатят… (Пальцы заработали за спиной.) Жестоко заплатят…