– Ну, не знаю… У меня недоброе предчувствие. Лучше идти дальше. Поищем более надежных союзников.

Но он пропускает мое предостережение мимо ушей.

Ясное дело, стоит нашей сестре выступить с предложением, как всезнайка кот готов его отвергнуть, сочтя неприемлемым.

– Вряд ли кому-то удастся обойтись с нами хуже, чем обошлись подручные сфинкса, – бурчит он.

– Как знаешь, – уступаю я. – Только чур, одни мы! Натали слишком пахучая и шумная, к тому же ни зги не видит в темноте. С ней нас мигом обнаружат.

Пифагор вступает в переговоры с моей служанкой. Я замечаю, что, глядя ей в глаза, могу проникнуть в ее мысли. Как все люди, она совсем мало знает о собаках, считая их послушными и любящими, и сразу причисляет их к нашим союзникам. Она забыла, что крах человеческой цивилизации заставил собак заботиться о себе самостоятельно. Наверняка они сталкивались с крысами и полностью освободились от человеческой опеки.

Мы с Пифагором дожидаемся заката и темноты, затем отправляемся в собачью деревню. Чем она ближе, тем сильнее моя тревога. Через деревню фахверковых домов пролегает широкая улица.

Собаки теперь видны как на ладони. Многие лежат, уснув прямо посреди улицы.

Воздух отравлен тошнотворной вонью – это моча, и, конечно, не кошачья. Кошачья моча пахнет свежей травкой, собачья – гнилой деревяшкой. Трудно придумать запах хуже этого. Я оказалась на обонятельной территории, подвергнутой ковровой бомбардировке, я здесь чужая, мне надо уносить отсюда ноги.

Тем не менее мы с Пифагором крадучись достигаем центра деревни. Вся улица заминирована мерзкими экскрементами.

Никогда не понимала, как может существовать столь вопиющее бесстыдство – отсутствие побуждения спрятать свои испражнения. Мы, кошки, тонкие натуры, не облегчаемся у всех на виду, собаки же презирают элементарные приличия, не говоря о гигиене.

Я исследую эту пакость и прихожу к выводу, что гадили здесь совсем недавно.

Собаки нагрянули сюда только вчера.

Миазмы не только пакостят атмосферу, но и привлекают тучи назойливо жужжащих мух.

Я подпрыгиваю от сухого щелчка. Его происхождение не вызывает сомнения: кто-то из собак шумно испортил во сне воздух, возмутив мой слух, а затем и обоняние. Невозмутимый безобразник с обвислыми ушами продолжает оглашать окрестности неблагозвучными трелями, благо что удары, наносимые им моему обонянию, уже не так сильны.

Меня охватывает желание расхохотаться, как всегда, совершенно несвоевременное. Пифагор, поняв опасность, пинками загоняет меня за ближайший угол.

– Немедленно прекрати! Из-за тебя нас обнаружат!

Сам факт запрета действует на меня парадоксальным образом: желание смеяться делается нестерпимым. Тем не менее я кое-как сдерживаюсь.

– Что со мной? Я кошка, умение смеяться должно быть мне чуждо, – жалуюсь я.

– Мы можем смеяться, а раньше не делали этого, поскольку привыкли ко всему относиться серьезно. Это доказывает, что ты теперь не простая кошка.

– А какая же?

– Думаю, ты все ближе к людям.

Он прав. Я горжусь тем, что веду себя по-человечески, потому и не подавляю некоторые проявления или подавляю, но кое-как. На счастье, мое хихиканье никого не будит. Напрашивается вывод, что собачий сон труднее потревожить, чем кошачий.

Валяющиеся вокруг псины знай себе похрапывают. У меня отлегает от сердца, и мы снова движемся по собачьей деревне. Мне кажется, мы можем свободно продолжить прерванный разговор.

– Не расскажешь мне немного об истории собак?

– У собак и волков был общий предок, больше похожий на волка, чем на собаку. Под влиянием общения с людьми, начавшегося более пятнадцати тысяч лет назад, собаки стали изменяться.

– Если я не ошибаюсь, с нами, кошками, это произошло позже, только десять тысяч лет назад?

– Именно интервалом в пять тысяч лет и объясняется разница в отношениях нашего и их вида с людьми: они раньше пришли к взаимопониманию. За эти тысячелетия люди провели отбор собак, облегчили их одомашнивание. Теперь собаки не могут жить в дикой природе и обречены на сожительство с человеком.

Под аккомпанемент новой неблагозвучной трели Пифагор приводит выразительный пример:

– Взять хоть этого французского бульдога с коротким пищеварительным трактом…

– Так вот почему он издает неприличные звуки!

– Он иначе не может, бедняга! И жизнь у него короче в сравнении с дикими предками.

Еще одна собака справа от меня издает такие же неприятные звуки.

– У французского бульдога тональность си-бемоль, а у гладкошерстной таксы – фа-диез, – наставительно уточняет мой спутник, никогда не упускающий возможности блеснуть своими познаниями. – Он указывает на третью спящую собаку: – А вот этот – пекинес. Слышишь, как он храпит? Это из-за слишком короткой морды.

Меня поражает облик еще одной спящей собаки: она лежит на животе, не касаясь лапами земли.

– Опять человек потрудился?

– А как же! Некоторые собаки жиреют, потому что не охотятся, мало бегают, проводят дни в неподвижности и только и делают, что едят. Вот и результат.

Меня опять душит смех, и на этот раз сдержаться не удается. Результат не заставляет себя долго ждать: одна собака открывает глаза и направляется к нам. У нее тонкая морда и вытянутое черное туловище.

– Доберман, – подсказывает Пифагор.

Доберман, медленно приближаясь, рычит. Со всех сторон на нас наступают, обнажив клыки, еще десяток собак, они гораздо крупнее нас с Пифагором.

– Что предусматривает твой план теперь, Пифагор?

– Бегство!

Мы с сиамцем мчимся во весь дух по главной деревенской улице, спасаясь от злобно лающей своры во главе с доберманом. В конце концов мы оказываемся в тупике, собаки окружают нас.

Наступает мой черед прибегнуть к спасительной импровизации. Здесь главное – методичность и постановка правильных вопросов.

В чем наше преимущество перед собаками? Ясное дело, в умении видеть в темноте. А еще?

Еще мы умеем лазить по деревьям. Я шепчу Пифагору на ухо:

– Забирайся на этот каштан!

Повторять совет излишне. Мы цепляемся когтями за нежную кору, безжалостные собачьи челюсти щелкают вхолостую, наших хвостов им не ухватить.

Некоторым собакам удается, впрочем, немного подняться по стволу. Нам приходится лезть на самую верхушку, где наиболее тонкие ветки, чтобы псы до нас не дотянулись.

Лай внизу становится все более свирепым. Это напоминает мне случай близ Булонского леса, когда нам пришлось искать спасения на уличном фонаре.

В жизни все повторяется, меняется только фон событий.