Пифагор тихо просит:

– Может, объяснишь все-таки, почему ты спала со сфинксом?

– Потому что он красивый, – вру я.

Что толку объяснять ему, что мы созданы не для обладания друг другом, а для свободы, пусть даже в паре. Надо будет научить этому Анжело, чтобы он не мучил своих будущих партнерш.

Лай внизу все усиливается. Наши жизни зависят теперь от прочности тонких веток, за которые мы цепляемся.

– Ну и как, тебе понравилось?

Пусть он меня возненавидит, тогда ему будет легче перенести мою гибель.

– Отсутствие шерсти дает совершенно новое ощущение. Сначала удивляешься, потом привыкаешь.

Он сглатывает.

– Это было лучше, чем со мной?

– Если ты побреешься, то будет более… гладко. Ты, такой поклонник всего человеческого, должен признать, что у людей мужчины бреются из заботы о чистоте.

Зачем, скажите, я знакомилась с понятием сочувствия? В этот ответственный момент мне по каким-то загадочным причинам приспичило вредничать. Всегда считала, что лучше быть палачом, чем приговоренной к казни, к тому же Пифагор действует мне на нервы этой своей квазичеловеческой ревностью. Вот я и вывалила на него в самый неподходящий момент свой сарказм.

Похоже, это задело его за живое.

– Ты никогда мне полностью не доверяла, правда, Бастет? Почему? Не потому ли, что «третий глаз» делает меня не таким, как остальные?

Я стараюсь придумать какой-нибудь благородный ответ, но мешает адский шум, устроенный сворой внизу.

– Чем болтать глупости, лучше скажи: как долго, по-твоему, мы сможем просидеть на этих ветках?

– От силы день. Потом мы устанем, и во сне нас может подвести угасший инстинкт равновесия.

Я поеживаюсь. Разъяренная свора внизу действует мне на нервы.

– Вместе мы пережили много всякого. Жаль, если нам не удастся спасти наших друзей на острове Сите.

Он тоже ищет способ отвлечься.

– Думаю, то, что нас отличает, – это наши совместные планы.

– Ты прав, Пифагор. Я отвечаю за коммуникацию, ты – за знания.

– Эсмеральда – образец хорошей матери.

– Вольфганг умел наслаждаться вкусной едой.

– Ганнибал не возражал, когда его причисляли к обычным кошкам.

– Тамерлан стремится завладеть миром и установить всюду крысиное владычество.

– Натали мечтает возродить мир после Краха.

– Патриция пытается установить связь с другими формами жизни.

– Анжело полагается на насилие.

Произнося последнюю фразу, я вижу перед собой своего котенка. Я всегда была ему плохой матерью, а теперь еще и умру, так и не сказав ему, что люблю его. Собственно, я вообще никому не признавалась в любви по той простой причине, что сделать это не приходило мне в голову. Но освоение сочувствия навело меня на мысль о заполнении этой лакуны.

Я не тороплюсь сообщать об этом Пифагору (он бы обрадовался, а я считаю, что в данный момент он этого не заслуживает), просто обещаю себе впредь чаще проявлять свои чувства.

Пускай у людей, если исходить из моего ограниченного опыта (наблюдений за Натали и ее бывшим женихом, паршивцем Томом), не сексуальность, а одно название, зато у них странная предрасположенность к бурным чувствам. Это проявляется в их манере разговаривать, ласкать друг друга, смотреть друг на друга – даже я, даром что кошка, отдаю должное этой их особенности. Как расширяются в такие моменты их зрачки, как растягиваются в улыбке губы, как они впиваются друг в друга глазами – просто загляденье!

У нас, кошек, никогда такого не бывает.

Им случается впадать в такое состояние – и обходиться без интима. Их и так захлестывают эти самые чувства.

Можно предположить, что мы, кошки, мнящие себя умнее людей, в действительности заблуждаемся и что это они вправе преподать нам урок. Люди имеют причины учить кошек состраданию и проявлению любви к другим.

Нет, я брежу, это у меня со страху.

Время идет, а собаки внизу все не унимаются. Я, в отличие от них, утомлена. Очень боюсь уснуть, свалиться и быть растерзанной зубастыми пастями, злобно изрыгающими пену. Чтобы этого не произошло, я стараюсь не слушать их настырный лай. Чувство сострадания, теперь к Пифагору, – единственное, что заставляет меня бодрствовать.

Уж не любовь ли это?

Вот еще! Влюбиться в чванливого сиамца? Только этого не хватало!

Американский биолог Ричард Докинз, автор книги «Эгоистичный ген», выдвинул оригинальную теорию: вирусы, бактерии, простейшие, черви-паразиты, живущие у нас в организме, так или иначе влияют на наше поведение. Засев у нас в органах или в клетках, эти крохотные существа имеют собственные планы на наш счет, и мы неосознанно им подчиняемся. Получается, что если мы совершаем порой непонятные поступки, то объяснение этому – невидимые квартиранты, использующие нас для размножения.

Докинз заметил, например, что больные сифилисом (его возбудитель – бактерия) сильнее хотят половых связей, чем здоровые люди. Он сделал из этого вывод, что бактерии сифилиса стремятся к максимальному распространению, и это обеспечивает частые половые контакты его переносчиков.

Печеночный сосальщик, крохотный червь, случайно съеденный муравьем, завладевает его мозгом. Попав в муравьиный мозг, сосальщик будит ночью своего хозяина и превращает его в зомби: муравей цепляется за верхушку травинки и ждет, чтобы его съела овца. Благодаря этому сосальщик может продолжить развитие в пищеварительной системе овцы и размножаться дальше.

У кошек свой нежелательный гость, стремящийся к размножению, – токсоплазмоз. Кошка служит переносчиком простейшего (Toxoplasma gondii), выделяемого с ее испражнениями и мочой. Профессор Ярослав Флегр, специалист по паразитам, утверждает, что у крыс естественное отвращение к кошачьей моче, однако стоит крысе заразиться токсоплазмозом, как ее начинает привлекать этот запах, что позволяет кошкам с большей легкостью ловить таких крыс, а значит, способствовать размножению простейшего.

У людей заражение токсоплазмозом проходит бессимптомно, однако он может представлять опасность для беременной, помешав росту плода. Против токсоплазмоза не существует ни вакцины, ни лечения.

Более того, другие исследования профессора Флегра показывают, что этот паразит также изменяет поведение своего хозяина-человека. У зараженных токсоплазмозом людей (а это более 30 процентов населения), как и у крыс, изменяется обонятельная чувствительность: запах кошачьей мочи становится им приятен, у них развивается неестественное влечение к кошкам, им трудно удержаться, чтобы их не гладить.

Любопытно также то, что зараженные токсоплазмозом более склонны к риску.