— Ты знаешь, чем скорее, тем лучше. До каникул три недели осталось. Расхватают самые хорошие. Останется что-нибудь очень дорогое или совсем отстой.

— Ты знаешь, я тебе сейчас денег дать не могу. Дня через три, хорошо?

— Я не про деньги. Я могу сейчас и свои заплатить. Ты, в принципе, согласна? Едем?

— Едем, — Ольга отвечала уверенно и весело, хотя ни одного из этих чувств не испытывала.

«Где же взять деньги?» — думала она после ухода Олега. Отложить ей пока ничего не удавалось. Она только что получила свою четвёртую в жизни зарплату. К маме обращаться нельзя, ведь для неё Ольга ехала в зимний лагерь с детьми. Занять? У кого? В школе она пока ни с кем, кроме Олега и Володьки, не дружила. А отдавать потом как? Конечно, если с аванса и получки откладывать по пятьсот рублей, то за три месяца можно и отдать. Но как их, эти пятьсот рублей, отложить? Вчера, например, накануне получки, у неё в кошельке лежала одинокая десятка и горстка мелочи. «Ладно, как-нибудь отдам, — отгородилась от грустных размышлений Ольга. — Вот только занять у кого? Может, у Викули?»

Со своей школьной подругой она не виделась давно. Перезваниваться перезванивались, а на то, чтобы встретиться, времени не хватало, тем более в последний месяц.

У самой Вики денег тоже не было.

— Слушай, Лёлька, — говорила она, когда Ольга зашла к ней вечером, — ну ничего не остаётся. Испытательный срок ещё не кончился, пока только триста баксов в месяц платят, всё разлетается, приходится ещё и у отца стрелять. Знаешь! А ты у него попроси, он тебя всегда любил, у него наверняка есть! Папа! Папуля! — закричала она на всю квартиру, не слушая вялые Ольгины протесты.

— Что, девочки? — В комнату зашёл круглый, лысоватый, точно сказочный колобок, Викин папа. — Чем мы, старики, можем вам, молодым, пригодиться? — Взгляд, которым он при этом охватил Ольгину фигуру, старческим назвать было никак нельзя.

— Пап! — Вика, видимо, решила не вдаваться в подробности. — Тут у Лёльки такая ситуация, в общем, одолжи ей сто баксов!

— Николай Иванович! — подхватила Ольга. — Если можно, конечно. Мне на три месяца, я верну.

— Ну конечно, Оленька, о чём речь! А тебе сто хватит? Может, больше нужно? Нет? Ну смотри, смотри, — он ушел к себе в комнату и быстро вернулся, протягивая Ольге заветную зелёную бумажку.

— Ой, ну спасибо! — Ольга подскочила к Николаю Ивановичу и чмокнула его в щёку, — я через три месяца верну.

— Не торопись, дружок, вернёшь, когда сможешь, — Николай Иванович ласково, будто по-отечески, погладил Ольгу по талии, задержался взглядом на груди.

«Фиг с тобою, — думала Ольга, — пялься, сколько хочешь. Я еду! Еду!»

Ветерок, лениво приносивший всю первую половину дня ласковую прохладу с моря, окончательно затих, и на город, на улицы и отели, на магазины и кафе плотно легла удушающая жара. Воздух стал густым, вязким, дышалось с трудом. Олегу надоело сидеть у «Одноглазого Джо», кроме того, ему захотелось есть. Можно было перекусить и здесь, но Джо готовил плохо, и Олег решил пойти туда, где и поесть можно было нормально, и были кондиционеры. Организм его избавлялся от передозировки спиртного всегда по одной и той же программе: утром тошнило, хотелось кофе и чего-нибудь кисло-сладкого, потом просыпалось чувство голода. Олег выбрал итальянский ресторан. Впрочем, так здесь называли любое заведение, где выпекали лепёшки, гордо именуемые «пицца». На настоящую пиццу они были так же похожи, как собака бывает похожа на своего хозяина, какое-то сходство имеется, но говорить о родственных связях не приходится. Олег пиццу не любил, лепёшка, она и есть лепёшка, хоть с колбасой, хоть с грибами, хоть с сыром. День, когда ему довелось попробовать настоящую неаполитанскую пиццу с кильками, он до сих пор вспоминал с содроганием. Нет, он любил иногда пряного посола килечку с чёрным хлебом, ему нравилась «Килька в томатном соусе», любимые консервы родителей, напоминавшие им молодость, но когда ему дали солёные кильки, с головою и внутренностями, запечённые на тугой белой лепёшке, тянущейся, будто резина, восторга он не испытал. Причём, этот кошмар пришлось есть, улыбаясь и отвешивая комплименты кулинарному искусству хозяйки, которая была родом из Неаполя.

Но в ресторанчике, где он оказался сейчас, кормили не только лепёшками. В зале было пустынно, и Олег придирчиво выбрал себе столик, чтобы был недалеко от окна, но и не близко, а то будет мешать солнце, чтобы веяло прохладой от кондиционера, но не дуло. Он знал, что чем привередливее клиент, тем большее уважение он внушает официанту. Именно поэтому россиян, сервисом на родине не избалованных, часто любили за простодушие и щедрые чаевые, но не уважали за совершенную неразборчивость в еде и пренебрежение комфортом.

Усевшись за выбранный столик, Олег внимательно, не торопясь, изучил меню. Во всех видах присутствовала «паста», как итальянцы называют всё, что так или иначе относится к макаронным изделиям. Паста была, и правда, итальянской: жёлтая, на яичных желтках, зелёная, с укропом, белая, серая, красная, такие макароны выпускают только на Апеннинах. Он заказал себе зелёный салат, заправленный оливковым маслом и бальзамическим уксусом, чёрную пасту, сваренную в чернилах каракатицы, и «утопленного осьминога», как называли приготовленного особым образом моллюска. Отрицательно покачав головой по поводу предложенного спиртного, взял любимый манговый сок со льдом.

Официант, приняв заказ, не спеша исчез в глубине заведения — он не торопился, здесь вообще никто не торопился, да и Олегу торопиться было некуда.

Первое полугодие подходило к концу. Олег пришёл после уроков к Вовке «покидать мячик», но народ не собрался: старшеклассники не пришли совсем, а из младших заглянуло только несколько человек. Поэтому Олег сидел с Вовкой в тренерской и в ожидании закипающего чайника грыз сушку.

— Вот, чёрт, — Олег был явно расстроен, — так хотелось поиграть! За день столько в тебе разного накопится, что хочется всё выплеснуть где-нибудь или на кого-нибудь.

— Это точно, — Вовка, в отличие от Олега, был спокоен, — иной раз так доведут, убил бы кого-нибудь, а возьмёшь мячик, врежешь по нему пару раз, и — готово, вся злость прошла. Или с гирей двухпудовой поиграешь, тоже помогает. Хочешь? Возьми, вон в углу стоит. Полсотни раз ей перекрестишься, и злости как не бывало. А кто тебя довёл?

— Никто конкретно, так, в общем.

— А! Опять с выставлением отметок мучишься?

— А ты нет?

— Нет. У меня всё просто: если на уроки ходил и что-то изобразить можешь, получи «пять»; если сачковал или не сачковал, но дистрофик, то «четыре», ну и далее, по убывающей. Двоек, правда, я не ставлю, если что, пишу «освобождён». Чего тут сложного? Ну, у тебя сложнее, надо знания проверить…

— Проверять! Что тут проверишь? Вторая четверть всего шесть недель — не разгуляешься. Не успеешь развернуться, как приходится сматывать удочки, в смысле, выставлять четвертные, а у 10-х и 11-х полугодовые. Вот и начинается знакомая история: кто проболел, кто прогулял, отметок нет, или есть одна, две, по которым и выставить-то ничего невозможно. Это только несведущие в школьной жизни люди считают, что отметка в журнале отражает уровень знаний, ничего, на самом деле, она не отражает. «Пятёрка», кроме отличного ответа, может означать что угодно: что домашнее задание списал удачно, что у меня настроение хорошее было и я «копать» не начал, что с вопросом повезло, или я его просто поощряю на будущее, мол, «учи, отличником станешь». А «двойка», соответственно, наоборот.