Судьи в немом изумлении взирали на смелую красавицу.

— Я графиня де Монлюсон, герцогиня д'Авранш, — сказала Орфиза, — свидетельствую, что этот дворянин был в саду Шельского аббатства только ради меня и только потому, что я его позвала к себе. Признаюсь в этом без всякого страха и сожаления, потому что в своем сердце давно уже назвала его своим женихом.

Она сняла с пальца кольцо и надела его на палец Монтестрюка.

— Перед всеми вами, — продолжала Орфиза, — я отдаю вам, граф де Монтестрюк, свою руку и обещаю вечную верность. Оправдают вас или осудят, в моих глазах вы всегда будете невиновны. Вот вам моя рука, возьмите её.

Толпа зааплодировала, дамы помоложе окружили Монлюсон. Судьи в смятении начали совещаться. К Монтестрюку подошли некоторые из дворян, чтобы пожать ему руку. Королевский обвинитель, поразмыслив, заявил, что следует прервать заседание вследствие открывшихся обстоятельств и доложить обо всем его величеству. Возможно, королю будет угодно приказать продолжить следствие или самому вынести окончательное решение

Радостный шум приветствовал это решение. Часть толпы проводила Орфизу до отеля, а дворяне сопроводили Монтестрюка до тюрьмы.

Но мы чуть не забыли про Коклико. Ведь он же с Угренком отправился к «Крысе-пряхе». Они нашли, что это всего лишь плохонький трактир, на окнах которого висели красные когда-то занавески, а на вывеске была нарисована крыса, с невозмутимой мордочкой прявшая лен. Похоже, этот лен чудодейственно превращался в барыши, от которых физиономия хозяйки трактира раздулась, покраснела и приготовилась лопнуть.

— Мсье Пенпренель? Знаю, — ответила она на вопрос Коклико почему-то с улыбкой. — Я передам ему бумагу.

— Потрудитесь сообщить ему, сударыня, что мы придем за ответом завтра в полдень.

Когда Коклико с Угренком пришли на другой день, хозяйка отвела их в чистенькую комнатку. В ней они нашли Пенпренеля, лежавшего в кровати, который, зевая, тер глаза кулаками: он только что проснулся. Хозяйка с умиленным видом налила ему стакан вина, который он осушил залпом, щелкнул языком и произнес наконец:

— Вот теперь все в порядке. Что вам угодно, господа?

— Узнаете ли вы меня? — спросил Коклико.

— Черт побери! — вскричал Пенпренель, вглядевшись в Коклико. — Да разве я могу забыть того, кто дал воды несчастному, ожидавшему удара кинжалом? Руку!

Он так пожал руку Коклико, что тот сразу удостоверился в его здоровье.

— Дело серьезное? — спросил Пенпренель.

— Серьезное.

— Минутку. — Пенпренель стукнул в стенку. Хозяйка, перед тем скромно удалившаяся, снова появилась, спрашивая:

— Что вам угодно, друг мой?

— Да пустяки, Кокотта. Бутылок пять-шесть.

— Что? Сейчас? — воскликнул Коклико со страхом.

— Ну-ну, спокойно, — добродушно улыбнулся Пенпренель, если я не промочу горло с утра, я ничего не пойму.

— Он прав, — ответила с хитрецой хозяйка, — вино — ключ, которым он отпирает свой шкаф с мыслями.

Кокотта с проворством, неожиданным для её фигуры, сбегала и вернулась с бутылками и стаканами.

Пенпренель, наконец, встал и наскоро оделся. В присутствии Кокотты, в любом ракурсе выглядевшей, как в анфас, он всегда выглядел как бы в профиль. Закончив одевание, он быстро осушил первую бутылку.

— Вот теперь начнем, — произнес он, — только не упускайте подробностей, прошу вас. Без них все темно, как без свечек.

Коклико рассказал ему все, начиная с момента, как они встретили Криктена в Эльзасе, и кончая тем, как Монтестрюка схватили под стенами Шельского аббатства.

— Я кое-что уже слышал об этом деле, — произнес Пенпренель. — Дело сработано на славу, ничего не скажешь. Некий Сангвинетти, мой собутыльник, рассказывал мне о нем. Да, тут не обошлось и без участия капитана д'Арпальера.

— Вы уверены?

— Еще как! Наверняка он, да с ним ещё итальянец Карпилло, служивший раньше у графини де Суассон.

Пока он говорил, третья бутылка приказала долго жить. Вскоре четвертая оказалась полуживой, а мысли Пенпренеля приобрели ещё большую ясность, как и предсказывала Кокотта.

— Раз есть капитан д'Арпальер, значит, есть и шевалье де Лудеак, а с ним — и граф де Шиврю. Пожалуй, вот что надо сделать, — подумав после очередного стакана, сказал он, — мне надо побывать в доме этого Шиврю. Я знаю, как делается обыск в комнате, где есть шкафы с ящиками. Мой вежливый визит будет носить лишь ответный характер: ведь он хватил меня шпагой по голове в Зальцбурге, а я дам ему ответ в Париже.

— Нам бы поскорей, — ввернул Коклико.

— Ладно, поторопимся.

— Прекрасно, — заметил Коклико, — ну, а как же мы все-таки договоримся? То-есть, — торопливо добавил он, заметив, что лицо Пенпренеля приняло чересчур сердитый вид, а глаза неподвижно остановились на физиономии Коклико, — конечно, вы мне обещали… Но, возможно, будут и расходы… Нет, нет, я не настаиваю. — Коклико почувствовал себя в глупом положении.

— Я не только попытаюсь этим хоть как-то вас отблагодарить, — внушительно заговорил Пенпренель, — но я, наоборот, извлеку прибыль из этого дела.

— Каким образом?

— С помощью мести. Ведь если Шиврю окажется виноватым, это было бы славно! А если он должен быть виноватым, значит, он и виноват. Вас это удивляет? Но у меня такая логика. Ведь он уже давно промотал свое родовое состояние, да ещё два-три наследства в придачу: аппетит у него волчий, скажу я вам. Половину унесли карты, а остальное — дьявольские страсти. А когда он вернулся из Венгрии и принялся колотить палкой ростовщиков, пришедших к нему за долгом, либо, наоборот, откровенно сыпать деньгами, мне сразу ударило в голову, что тут дело нечисто. Теперь же я вижу, что мы с вами попали в точку.

После такой весьма убедительной речи Пенпренель принялся долго пить медленными глотками, с глубокомысленным видом заглядывая в стакан, как философ в книгу.

— Короче: он дрянь и за ним к тому же мой ответ на удар шпагой.

Пока Брискетта и Коклико хлопотали вокруг дела Монтестрюка, во дворце у короля произошло немало событий. Принцесса Мамьяни, узнав, что герцогиня Лавальер находится в Шельском аббатстве, снова поехала туда, уже для встречи с нею. Орфиза так и не узнал, что жила вместе с Лавальер в одном монастыре: настолько фаворитка короля заботилась о своем инкогнито.

Впрочем, это не составило тайны для Брискетты. И именно она передала принцессе Мамьяни нужную весть. Со своей стороны принцесса не замедлила встретиться с той, которая впоследствии скрылась от света под именем Луизы Милосердной. Она заговорила с ней языком, который не мог не тронуть пылкую и кроткую душу этой женщины. Разумеется, Леонора в неясных, о рассчитанных выражениях намекнула Лавальер о появлении при дворе баронессы фон Штейнфельд и о впечатлении, произведенном ею на короля. Лавальер уточнила имя баронессы. Принцесса, ответив ей, поскорее свела разговор к рассказу о Монтестрюке. Она подчеркнула, что скорое заступничество за него вернуло бы королю верного слугу, невинно оклеветанного, а графине Монлюсон — жениха, преследуемого ненавистью графини Суассон.