Минут через десять подошел Франческо. Он остановился и уставился на меня хищным взглядом. Я сыграл свою роль вполне естественно. Поднял голову один раз, затем второй и третий — он все еще стоял, где встал. Тогда я перестал играть и спросил его по-английски, не хочет ли он сделать ставку. Would you like to bet? Так же по-английски я, активно жестикулируя, объяснил ему правила. Рядом возник еще кто-то. После моих объяснений Франческо положил на песок передо мной банкноту в тысячу песет. Я вынул из сумки такую же и положил ее сверху. Убедившись в том, что нахожусь в центре внимания, я начал игру.

— Carta que gana, carta que pierde, — произнес я и, двигая пальцами с излишней быстротой, разложил на полотенце три карты. Честно, без обмана. Внимательно следя за игрой, любой мог бы указать нужную карту.

Франческо посмотрел на меня классическим взглядом идиота, который перехитрил сам себя, выбрав не ту карту. Краем глаза я заметил выражение лица одного из зрителей. Большой толстый и волосатый человек — его фигура напоминала по форме грушу — с рыжими волосами и усыпанным веснушками лицом никак не мог понять, как тут можно ошибиться. Черт возьми, лучше бы он сам поставил.

Я перевернул выбранную Франческо карту, показал ее всем, кто наблюдал за игрой, улыбнулся и, пожав плечами — вроде бы извиняясь за выигрыш, — взял деньги. Он с помощью слов и жестов дал мне понять, что хотел бы повторить: мы проделали все то же самое еще раз. Только даму, по-прежнему не жульничая, я положил в другое место. И снова любой человек, внимательно следивший за моими действиями, мог бы угадать, где она лежит. Грушевидный толстяк явно приходил в возбуждение. Он хотел сыграть. Мы его поймали.

К этому времени подошла Анджелика. Число любопытствующих выросло до человек семи-восьми. Худой, слегка косивший глазом парень лет под тридцать спросил на испанском, можно ли сделать ставку. Я кивнул, начиная чувствовать адреналин. Пошла серьезная игра. Он поставил, а я сжульничал. Он ошибся и проиграл. Еще раз сыграл и снова проиграл. И так раза три или четыре, если не пять.

И тогда вперед выступила Анджелика. Насколько я понял, она говорила по-испански более чем свободно. Сделала ставку. Выиграла. Проиграла. Еще раз выиграла. Проиграла. Проиграла. Я не мухлевал, и толстяк затрепетал. Когда Анджелике надоело, Франческо собрался снова вступить в игру, но толстяк отпихнул его. Сейчас его очередь. «Сейчас моя очередь», — подумал я, незаметно ухмыляясь.

Игра пошла по намеченному плану. Проиграл. Проиграл. Выиграл. Проиграл. Проиграл. И так далее.

Не знаю, сколько партий спустя я взглянул на часы и на смеси жестов, английского и импровизированного испанского (который выражался в добавлении к каждому итальянскому слову буквы «с») дал понять окружающим, что мне пора.

Толстяк разозлился. Проигрыш давал ему право играть дальше. Это звучало угрожающе. Я осмотрелся, изображая удивление и беспокойство. Потом взял весь свой выигрыш и высыпал на песок. Посмотрел на толстяка. Может, сыграем «ва-банк»? Последний раз, на кону все деньги.

Минуту он колебался, как будто его посетило что-то вроде подозрения. Тогда Франческо сказал, что готов рискнуть. Толстяк отбросил сомнения и заявил, что это его игра. «Риск!»

Он отсчитал деньги и положил их рядом с моими на песок. Всем своим видом я старательно изображал неловкость и волнение.

Я показал ему карты, держа две из них правой рукой и одну — левой. Озвучил формулу. Разложил карты, снова собрал их — в этот раз одной правой — и снова раздал. На жаргоне шулеров этот вид раскладки называется «ударом милосердия», потому что обычно его используют в конце игры.

Дама лежала слева. Публика затаила дыхание. Толстяк колебался. Зрение говорило ему: она в центре. Но он медлил. Я слышал, как бьется мое сердце, и наблюдал за его стреляющими из стороны в сторону глазами. Пока он наконец не указал на выбранную им карту.

В центре.

Я просунул палец под указанную лопухом карту и перевернул ее. Десятка треф.

Неразборчивые комментарии на разных языках разбили установившуюся вокруг нас тишину.

Я только протянул руку за деньгами — своими и его — когда рыжий, рухнув на колени в прохладный песок, метнулся к оставшимся картам и перевернул их. Точно так же поступила Анджелика на другом пляже. У него было такое выражение лица, как будто он с размаху бросился на закрытую дверь и… с грохотом рухнул наземь, потому что дверь оказалась не заперта. Он со злостью бросил карту и, с трудом поднявшись, удалился, ругаясь на каком-то языке — английском или американском, но смысла слов я так и не уловил.

Я ничего не сказал. Собрал деньги, карты, пустые пивные бутылки и ушел, а зрители разбрелись по пляжу, обсуждая только что увиденное.

Мы не остались в Алтее у друзей Анджелики, а поехали обратно в Валенсию. Вернулись к ночи. Анджелика предложила подняться к ней, выпить по стаканчику и курнуть травы. Я собирался сказать, что провожу их и вернусь в гостиницу, но Франческо опередил меня.

— Конечно, с удовольствием. Ты ведь не против, Джорджо?

Ясное дело, я не был против. Итак, мы поднялись.

Анджелика жила в однокомнатной квартире с выходящим во двор балконом и ванной без двери — вместо нее удобства загораживала грязная занавеска. Было жарко, запах в квартире напомнил мне запахи квартала Либерта — я жил недалеко оттуда. Я проходил мимо этих домов ребенком, и из под опущенных штор доносились голоса, шум и крики. Я чувствовал запах еды, смешанный с запахом отбеливателя и чего-то еще. Иногда я представлял себе, что за теми занавесками находится проход в другое измерение и в параллельный мир.

Мы выпили рома и выкурили несколько уже скрученных косяков. Не очень связно поговорили, как обычно и бывает в таких случаях. Вдруг Анджелика, сделав последнюю затяжку, сказала, что хочет сделать мне «паровозик». Я посмотрел на нее сквозь полуприкрытые веки и глупо улыбнулся. Она не ждала от меня ответа, прижала свой рот к моему и выдула дым. Я закашлялся, и они смеялись, пока я пытался вновь принять невозмутимый вид. Неожиданно она перестала смеяться и поцеловала меня. Ее губы были твердыми и напористыми, как плотная резина, язык — гибким и сильным.

Далее мои воспоминания обрывочны. Она снова целует меня, а ее рука спускается вниз и расстегивает мне пуговицы на брюках. Ее губы теперь далеко. Мы оба раздеты, и она медленно двигается на мне. Она сжимает мышцы влагалища, и удовольствие бьет мне прямо в голову — это сильней чем алкоголь и курево. Я думаю о том, какая она молодец. Как Франческо и говорил. Кстати, Франческо. Где он? Невероятно медленно поворачиваю голову — самое быстрое движение, на какое я способен, — и вижу его. Он сидит на полу в метре слева от меня, может, чуть ближе. Он смутно улыбается и смотрит на нас. Или не на нас. Анджелика продолжает двигаться, и мне кажется, что, трахая меня, она ласкает сама себя. А потом все смешалось.

Прежде чем уснуть или провалиться в небытие, я вижу Анджелику и Франческо. Они вместе двигаются в замедленном режиме. Они слишком близки. А я далеко.