Одно письмо было в американское посольство, другое — новому министру социального благосостояния, о назначении которого сообщал утренний выпуск газеты Крошки Пьера. Для человека его возраста мистер Смит обладал неуемной энергией, и я не сомневаюсь, что, памятуя о Джонсе, сидевшем на ведре в тюремной камере, он думал и о вегетарианском центре, который не преминет избавить гаитян от излишков кислот и взрывов страстей. Одновременно с этим мысли мистера Смита были заняты и путевыми очерками, обещанными им местной газете — органу, разумеется, демократического направления, ратующему против сегрегации и сочувствующему вегетарианству. Накануне он попросил меня просмотреть его рукопись — нет ли там каких-нибудь фактических неточностей.

— Мнения, которые я тут высказываю, конечно, мои личные, — добавил он с застенчивой улыбкой первооткрывателя.

Первое из событий того дня нагрянуло рано, до того, как я встал. Жозеф постучался ко мне и сообщил невероятное: труп доктора Филипо уже обнаружен, и несколько человек уже покинули свои дома и укрылись в венесуэльском посольстве — среди них начальник одного полицейского участка, помощник начальника почты и школьный учитель (каковы были их связи с доктором Филипо, никто понятия не имеет). Говорят, будто бывший министр покончил с собой, но как власти объяснят его смерть, разумеется, неизвестно, — может, скажут, что это политическое убийство, совершенное по заданию из Доминиканской Республики? Президент, вероятно, в ярости. Уж очень ему хотелось добраться до бывшего министра, который, по слухам, недавно позволил себе под влиянием выпитого рома поиздеваться над медицинскими познаниями Папы Дока. Я послал Жозефа на рынок собрать там все сведения, какие только удастся.

Вторым событием было известие о том, что Анхел заболел свинкой — очень мучается, писала мне Марта (а я не мог не пожелать, чтобы его еще больше скрутило). Она боится уезжать из посольства — вдруг Анхел позовет ее? — и поэтому не сможет встретиться со мной у статуи Колумба, как мы условились. Но почему, шло дальше в записке, почему бы мне не приехать в посольство — после моего долгого отсутствия это будет выглядеть вполне естественно. С тех пор как отменили комендантский час, многие считают необходимым навещать их, правда, стараясь не попадаться на глаза полицейскому в воротах, а он обычно уходит в девять часов на кухню за своей порцией рома. Визитеры, видимо, подготавливают почву на тот случай, если вдруг придется спешно просить политического убежища. В конце записки она добавила: «Луис будет очень доволен. Он часто тебя вспоминает». Но последней фразе можно было дать двоякое истолкование.

После завтрака, когда я читал статью мистера Смита, ко мне снова зашел Жозеф — рассказать, каким образом обнаружили труп доктора Филипо; история эта была известна во всех подробностях если не полиции, то, во всяком случае, каждому торговцу на рынке. Из тысячи шансов один, по чистой случайности, совершенно нелепой, навел полицейских на труп, который, как мы с доктором Мажио рассчитывали, должен был бы не одну неделю пролежать в садике покойного астролога, и когда я выслушал Жозефа, мне уже было трудно с должным вниманием отнестись к рукописи мистера Смита. Рано утром кому-то из караульных с заставы ниже «Трианона» приглянулась крестьянка, которая шла на большой рынок у Кенскоффа. Он не пропускал ее, утверждая, будто она прячет что-то под юбками. Женщина предложила ему показать, что у нее там есть, и они проследовали боковой дорогой в заброшенный сад астролога. До Кенскоффа было далеко, время терять ей не хотелось, и, недолго думая, она стала в саду на колени, задрала юбки, легла на землю и вдруг увидела, что на нее смотрят широко открытые остекленевшие глаза бывшего министра социального благосостояния. Она его сразу узнала, так как еще до своего прихода к власти он принимал у ее дочери, когда у той были трудные роды.

Под окнами моего кабинета стоял садовник, так что мне не хотелось проявлять излишний интерес к рассказу Жозефа, и я перевернул страницу рукописи мистера Смита. «Мы с женой, — писал он, — с величайшим сожалением покидали Филадельфию после вечера, проведенного у мистера и миссис Генри С. Окс, новогодние приемы которых, когда они еще жили на площади Ди Ленси, в доме № 2041, помнят многие из наших читателей. Однако боль разлуки с добрыми друзьями вскоре смягчило удовольствие, которое мы испытали от новых знакомств на пароходе «Медея»…»

— Зачем их понесло в полицию? — спросил я. После такого сюрприза, казалось бы, самое естественное для этой парочки было удрать и помалкивать.

— Она очень громко кричала, прибежали другие караульные.

Я пропустил две-три страницы, напечатанные миссис Смит, и остановился на прибытии «Медеи» в Порт-о-Пренс. «Черная республика, но черная республика со своей историей, своим искусством и своей литературой. Я словно заглянул в то будущее, которое ждет все вновь образованные африканские республики, когда трудности роста, испытываемые ими, останутся позади». У мистера Смита отнюдь не было намерения показаться пессимистом. «Разумеется, многое остается незавершенным даже здесь. Гаити знало монархию, демократию и диктаторскую власть, но не будем приравнивать диктатуру в стране с цветным населением к диктатуре белых. История Гаити насчитывает всего лишь несколько веков, а если мы до сих пор ошибаемся, хотя за нами стоят два тысячелетия, насколько больше прав у этих народов на подобные же ошибки и на выводы из них, может быть, более эффективные, чем те, что сделали мы. Здесь есть бедность, есть нищие на улицах, здесь имеются и кое-какие признаки самоуправства полицейских властей, — он не забыл о мистере Джонсе в тюремной камере, — но встретят ли человека цветной расы, впервые попавшего в Нью-Йорк, так любезно, окажут ли ему такие дружеские услуги, какими порадовали меня и миссис Смит в иммиграционном пункте Порт-о-Пренса?» Все это было написано будто про какую-то другую страну.

Я спросил Жозефа:

— А что сделали с трупом?

— Полиция хотела его забрать, — ответил он, — но морозилка в морге испортилась.

— Мадам Филипо все знает?

— Да, да. Она отвезла его в похоронное бюро мосье Эркюля Дюпона. Наверно, быстро-быстро похоронят.

Я чувствовал себя до некоторой степени обязанным отдать последний долг доктору Филипо: он умер в моем отеле.

— Дашь мне знать, как там будет дальше, — сказал я Жозефу и снова вернулся к писаниям мистера Смита.

«То, что меня, личность неизвестную, в первый же мой день в Порт-о-Пренсе принял министр иностранных дел, опять же свидетельствует о поразительной любезности, которую нам оказывают здесь на каждом шагу. Министр иностранных дел уезжал в Нью-Йорк на сессию ООН, но тем не менее он не пожалел для меня получаса своего драгоценного времени и, лично связавшись с министром внутренних дел, предоставил мне возможность посетить в