– Еще как!

– Интересно, какое зрелище нас ждет сегодня. Я даже не знаю, что надевать. Меня во всех туалетах уже видели.

– А зачем ты надела этот красный пояс?

– Тебе не нравится?

– Фасон – очень, но что за цвет?

– А что с ним?

– Слишком яркий.

– Как мулета.

Графиня сделала жест тореадора.

– Я должен тебя разочаровать, однако. В Венеции охота на быков – это не как испанская коррида.

– Как? – графиня чуть расстроилась.

– У них нет тореадора.

– Правда?

– Бык сражается с собаками.

– Что ж это за сражение?

– К тому же бык кастрирован.

– Это что значит?

– Ну, как тебе сказать, лапонька? Он не совсем мужественен.

Постучали в дверь. В номер вошла гофмейстерина Бенкендорф с озабоченным выражением лица.

– Аня, что случилось? – спросила графиня Салтыкова.

Бенкендорф, тоже принарядившись к очередному мероприятию, плотно закрыла за собой дверь и прижала указательный палец к губам.

– Есть определенные сведения, – обратилась она к графу. – Малопристойные, я боюсь.

Салтыковы ее окружили.

– Что случилось? – спросил граф.

– Должна Вам доложить, что наша мадемуазель Снежинская не ночевала в гостинице.

– Как? – вскрикнула графиня.

– Ш-ш-ш… Она явилась только под утро.

Графиня схватилась за голову.

– А где же она была? – спросил Салтыков.

– Загуляла девушка, загуляла, – Бенкендорф подняла бровь.

– В каком она состоянии?

– Непонятно.

– С кем она была?

– Вчера видели, как она вышла из театра и удалилась с синьором Казановой.

– С Казановой! – графиня попятилась назад в испуге. – Это же… это же…

– Какие меры хотите, чтобы я предприняла, Ваше Сиятельство? – черство спросила Бенкендорф.

– Меры? А… – Салтыков растерялся. – Ну…

– Ну! – торопила его супруга.

– Дайте мне подумать минутку.

– Как скажете.

– Подумать! – возмутилась графиня. – О чем тут думать! Это позор! Это полный позор!

– Вы пока спускайтесь, Анна, – сказал Салтыков. – Мы скоро придем.

– Хорошо.

Бенкендорф вышла.

– Коля, это все очень серьезно. Этот случай срамит русскую корону. Ты понимаешь?

– Не преувеличивай, Наташа.

– Что? Ты знаешь, кто такой Джакомо Казанова! Ты знаешь, что о нем говорят!

– Да, слыхал.

– Он же… он же… он же законченный развратник! Бесчестный, бесстыдный мошенник! Он пересидел во всех тюрьмах Европы! Он беззаконник, чернокнижник, дуэлист, самый настоящий подлец!

– Не надо так жестоко. Нельзя людей судить. Откуда мы знаем…

– Он порочит чистоту русской нации с его… с его… с этой западной безнравственностью! Я не понимаю, как только могла наша императрица допустить его к себе!

– Если ты не заметила, она тоже приехала в Россию не из Китая.

– Неважно. Ты должен тут же сообщить об этом Павлу Петровичу.

– Подожди, подожди. Мы же не знаем, что произошло – где они были, что они делали, была ли она вообще с ним. То, что она не пришла в гостиницу, это да, неуважительно.

– Да тут все понятно. Снежинскую надо наказать! – графиня закрутилась. – Я так и знала, Коля! Я так и знала, что эта безбожная Европа испортит наших невинных девушек!

– Не волнуйся, дорогая. Все наладится. Я сейчас дам распоряжение, и увидишь, все наладится.

– Я так и знала, я так и знала!

* * *

Овальный амфитеатр в середине площади Сан-Марко заполнялся патрициями. Они заходили со стороны базилики через громадную восемидесятифутовую Триумфальную арку, украшенную рельефами героев Олимпа. На противоположной стороне арены, напротив церкви Сан-Джеминиано, возвышался двухэтажный деревянный теремок с большими хрустальными окнами. Его второй этаж служил специальной зрительной площадкой и был соединен с залами Старых Прокураций длинным коридором.

– Ой, как много людей! – испугалась графиня дю Нор, идя по коридору и проверяя прочность пола. – Неужели они все… то есть неужели все эти люди поместятся в амфитеатре?

Пьяцца Сан-Марко была залита бушующим народом. Не было ни одного безлюдного пятнышка на целой площади.

– Не беспокойтесь, мадам, – уверенно сказал прокуратор Пезаро. – Сначала в амфитеатре будут сидеть патриции, а потом поменяются местами, и во время второго акта арена будет предоставлена народу.

– Что? – удивился граф дю Нор. – Вы хотите сказать, что во время целого первого акта народ будет стоять снаружи?

– Да, Ваше Сиятельство.

– А Вы не волнуетесь, что возникнут… ну, как сказать, беспорядки. Ведь все-таки вы же понимаете, народ есть народ. Любит протестовать и бунтовать, когда скапливается. Иначе он бы не был народом.

Пезаро и другие венецианские чины широко улыбнулись.

– Все под контролем, Ваше Сиятельство. Когда наш народ скапливается, его объединяет только чувство праздника.

– Хорошо. Как скажете, Ваше Высочество.

Великокняжеская чета села в первый ряд у окон, наслаждаясь дивным видом на арену и на базилику позади нее. Даже в этот бессолнечный день мозаики на фасаде храма привлекали своим матовым мерцанием. Симметрично по бокам стояли Старые и Новые Прокурации, и шпиль кампанилы, казалось, пронзал низкое небо.

Увидев почетных гостей, патриции в амфитеатре захлопали, а цесаревич, отвечая поклонами, вдруг заметил одно знакомое лицо на трибунах.

– Так это же… это же синьор Казанова! – обрадовался он.

– Да, это он! – воскликнула графиня.

– Синьор Казанова! – цесаревич привстал и замахал руками. – Синь ор Казанова!

– Здравствуйте! Здравствуйте! – графиня кончиками пальцев нежно постучала по стеклу. – Мы здесь, мы здесь!

Казанова услышал их голоса и, делая вид, что эта встреча была лишь случайным совпадением, предстал перед теремом.

– О, добрый день, граф и графиня дю Нор! Как приятно вас видеть! Я не знал, что вы придете на это мероприятие.

– Вы нас потрясли вашим вчерашним выступлением! – восторгался цесаревич.

Казанова хотел, чтобы как можно больше людей услышали эти слова.

– Что? – он указал на стекло между ним и цесаревичем. – Я не слышу.