— Если бы она росла так же, как другие дети, такая опасность бы существовала. Но, Кэти, она же почти не растет, поэтому вряд ли одна нога будет короче другой.

— Ну и отправляйся читать свою «Анатомию»! — взвилась я, разозлившись на то, что он никогда не придавал значения тому, что я считала маминой виной.

Он не хуже меня знал, что Кэрри не растет. Лишенная любви, солнца, свободы — да это чудо, что она выжила! И еще мышьяк! Будь проклята мама!

День за днем я собирала заметки и фотографии из разных газет. На это уходила большая часть моих карманных денег. Хоть я и смотрела на все снимки мамы с ненавистью, но на ее мужа я взирала с восхищением. Каким красивым и прекрасно сложенным был ее муж, какая у него была замечательно бронзовая кожа! Я смотрела на фотографию, на которой он поднимал бокал с шампанским в честь своей жены во вторую годовщину их свадьбы.

В тот вечер я решила послать маме записочку. Послать срочной почтой, чтобы ее переслали.

«Уважаемая миссис Уинслоу!

Я великолепно помню лето вашего медового месяца. Это было замечательное лето, в горах было так упоительно, не то что в запертой комнате с неоткрывающимися окнами.

Примите мои поздравления и наилучшие пожелания, миссис Уинслоу, и я надеюсь, что все грядущие лета, зимы, весны и осени вас будут преследовать воспоминания о летах, зимах, веснах и осенях, которые были у ваших дрезденских куколок.

Теперь не ваши, Кукла-доктор.

Кукла-балерина.

Кукла-до-сих-пор-малютка.

Мертвая кукла».

Я помчалась отправлять письмо, и не успела я опустить его в почтовый ящик, как тут же захотела забрать его назад. Крис возненавидел бы меня за это.

В ту ночь шел дождь, я встала, чтобы посмотреть на грозу. Дождь стекал по стеклу, а слезы — по моим щекам. Был вечер субботы, Крис был дома. Он сидел на веранде, и дождь лил на его пижаму, она намокла и прилипла к телу.

Он заметил меня почти сразу и, ни слова не говоря, вошел в мою комнату. Мы прижались друг к другу, я плакала, а он изо всех сил сдерживался. Я очень хотела, чтобы он ушел, хоть и крепко держалась за него, рыдая у него на плече.

— Что ты, Кэти, что за слезы? — спросил Крис, а я все не могла успокоиться.

— Крис, — наконец смогла выговорить я, — ты ведь больше ее не любишь, правда?

Он не ответил мне сразу. От этого у меня кровь закипела в жилах.

— Любишь! — закричала я. — Как ты можешь, после всего, что она сделала с Кори и Кэрри? Крис, что с тобой, почему ты все еще ее любишь, когда должен был бы ненавидеть, как ненавижу ее я?

Он по-прежнему молчал. И в его молчании был ответ. Он продолжал ее любить, потому что иначе он не мог бы любить меня. Каждый раз, когда он смотрел на меня, он видел ее, ее такой, какая она была в юности. Крис был, как папа, который просто не мог устоять перед такой красотой. Но это было только внешнее сходство. Я не была слабой! Я не была беспомощной! Я могла бы придумать тысячу способов заработать на жизнь, чтобы не запирать своих четверых детей в какой-то жалкой комнате и не оставлять их под присмотром злобной старухи, которая заставляла их страдать за чужие грехи!

Пока я была погружена в свои мстительные мысли о том, как разрушить ее жизнь, Крис продолжал нежно целовать меня. Я даже не замечала этого.

— Прекрати! — крикнула я, когда его губы прижались к моим. — Оставь меня в покое! Ты любишь меня не так, как я хочу, чтобы меня любили — ради меня самой! Ты любишь меня, потому что я похожа на нее! Я иногда ненавижу свое лицо!

Он выглядел таким обиженным, когда шел к двери.

— Я только хотел успокоить тебя, — сказал он разбито. — Не превращайся в уродину.

Мои опасения, что нога Кэрри после гипса будет короче здоровой, оказались беспочвенными. Очень скоро после того, как сняли гипс, она стала ходить не хуже, чем прежде.

Приближалось начало учебного года. Крис, Пол и я посовещались и решили, что лучше всего будет отдать Кэрри в обычную школу, чтобы днем она могла возвращаться домой. Ей нужно будет проходить только три квартала до остановки автобуса. На том же автобусе в три часа дня она будет возвращаться домой. До моего возвращения с занятий она будет проводить время на большой уютной кухне с Хенни.

Наступил сентябрь, прошел ноябрь, а у Кэрри так и не появилось ни одной подружки. Ей отчаянно хотелось компании, но она по-прежнему оставалась посторонней. Она искала кого-то такого же близкого, как сестра, а находила только подозрительность, враждебность и насмешки. Казалось, Кэрри будет бесконечно бродить по школьным коридорам, так и не найдя друга.

— Кэти, — говорила мне Кэрри, — со мной никто не хочет дружить.

— Обязательно захотят. Рано или поздно они поймут, какая ты милая и замечательная. И у тебя есть мы, мы тебя любим и восхищаемся тобой, поэтому не беспокойся о других. Не важно, что они думают!

Кэрри спала на кроватке рядом с моей, и каждый вечер я видела, как она опускается на колени, складывает свои ладошки и молится:

— И, пожалуйста, Господи, дай мне найти мою маму. Мою настоящую маму. И еще прошу, Господи, дай мне хоть немного вырасти. Не такой высокой, как мама, но хотя бы, как Кэти. Пожалуйста, Господи, пожалуйста!

Я лежала на своей кровати, слушала это, уставившись в потолок, и ненавидела маму, ненавидела и презирала. Как могла Кэрри все еще ждать маму, которая была так жестока? Правильно ли поступили мы с Крисом, скрыв от нее мрачную правду о том, что наша мать пыталась убить нас? Что это из-за нее Кэрри не растет?

Кэрри думала, что она одинока и несчастна из-за своего роста. Она знала, что у нее хорошенькое личико и роскошные волосы, но что из того, если личико и волосы принадлежали голове, которая была слишком велика для ее крошечного тела? Красота Кэрри не помогала ей завоевать друзей, скорее наоборот.

— Кукольное личико, ангельские волосы! Приветик, лилипуточка! Или ты

— карлица? Ты что, в цирк собираешься? Будешь там деткой-крошечкой?

И она мчалась домой три квартала от остановки, напуганная, в слезах, доведенная бесчувственными детьми.

— Я плохая, Кэти, — плакала она мне в колени. — Меня никто не любит. Им не нравится, что я слишком маленькая, а голова у меня слишком большая, им даже не нравится, что я хорошенькая — обидно, что это досталось такой крохе.

Я, как могла, пыталась ее успокоить, но не знала, что говорить. Я знала, что она все время смотрит на меня и сравнивает с собой. Она понимала, как хорошо сложена я, и как уродливо — она.

Если бы я только могла поделиться с ней своим ростом! Но я могла дать ей только свои молитвы. Я тоже опускалась на колени и молилась вместе с ней:

— Дай Кэрри вырасти! Пожалуйста, Господи, она такая юная, а это приносит ей столько горестей, она и так много пережила! Будь милосерден! Посмотри на нас. Господи! Увидь нас! Услышь нас!