— В полшестого, в шесть. Зависит от Джуда.

— Вот поганец! Значит, тебе, чтобы выспаться, надо ложиться в десять тридцать, не позже.

Она замотала головой:

— Но…

— Никаких «но». Ты просто обязана. Что тут сложного? И настроение сразу изменится.

— А когда готовить еду для Джуда?..

— Черт побери, да я сама ему приготовлю! — На ее лице отразилось сомнение, так что я добавила: — Ну, если не все, то хотя бы часть. Ты мне скажешь, что делать, и я сделаю. — «Зачем, ну зачем ты ввязываешься, — кричал внутренний голос, — занимайся тем, что умеешь!»

— Наверное, — проговорила Габриелла, — можно маму попросить что- нибудь делать. Она с удовольствием согласится. Просто, видишь ли, я… я люблю делать все сама. Не представляю, что у кого-то… может получиться не хуже, чем у меня.

Я сама такая же, за это ее и люблю, но признаваться ей в этом сейчас было нельзя.

— Габи, ты хочешь контролировать все, в том числе и погоду. Но я предполагаю, что быть хорошей матерью — не значит контролировать все. По-моему, тебе пора это понять. Как мать ты просто блеск. Но совершенства не бывает, оно невозможно, да и необязательно. Ничего страшного, если иногда случаются какие-то ошибки. Если ты будешь все время нервничать, то Джуду это передастся. А все другие проблемы легче решить, заведя дневник. Будешь составлять список дел. Знаешь, как удобно! Как что сделала — вычеркиваешь из списка, Джейсон всегда так делает. И дальше живешь с ощущением выполненного дела. И при этом внешне безупречна, как всегда. А начни вот с чего: выщипай вторую бровь. Смотри, кожа у тебя шикарная, волосы отличные. Может, потому, что птичка на них капнула, но это спроси у косметологов.

Габриелла потрогала бровь. И захохотала. Я облегченно вздохнула.

— Ну, ты голова, — сказала она. — В практических вопросах. Мне стало намного легче. Ты права. Действительно, надо проще смотреть на вещи. Буду ложиться пораньше. И передам часть дел другим.

Я улыбнулась. И все-таки у меня было ощущение, что она чего-то недоговорила. Бывает, на обложке огромными буквами напеча тано «невероятно», а на самом деле критики писали: «Невероятно бездарное шоу, зрелища хуже еще не бывало». Что же еще мучает Габриеллу?

Она упомянула, что боится, что Джуд умрет, но… Господи, что я на это могла ей сказать! На это вообще ответа нет. Знаю, она ждала услышать: «Нет, он никогда не умрет. Никогда. Я это тебе гарантирую». Но у ребенка те же шансы, что и у взрослого!

Я откашлялась.

— Габи, с Джудом все будет в порядке. Вокруг него много людей, все его любят, все о нем заботятся. Это нормально, что ты беспокоишься за него, но пусть беспокойство не мешает тебе радоваться тому, что он у тебя есть. Он чудесный, и все у него будет прекрасно.

Я видела, как жадно она впитывает каждое мое слово. Думаю, если бы это не было противозаконно, она посадила бы меня в клетку в своей спальне, чтобы я как попугай повторяла ей это каждое утро. Габи просияла улыбкой:

— Да, да, я знаю. Ты права. Спасибо, Ханна.

Мне трудно было смотреть на нее честными глазами. Я высказала свой оптимистический прогноз, выдав его за факт, а она приняла желаемое за действительное и успокоилась, хотя сама тоже взрослый, рационально мыслящий человек.

Да, женщины все-таки непостижимы.

Стукнула входная дверь дома. Габриелла вскочила:

— Анжела! — и рывком раскрыла деревянные ставни. Через окно мы увидели, как по тропинке к калитке пробиралась хрупкая фигурка, сжимавшая в руках полиэтиленовые пакеты универсама «Уайтроуз», — моя мать уходила.

Невестка с мольбой взглянула на меня.

Я опустила глаза на гладкий лакированный дубовый паркет и пробормотала:

— Да пусть себе идет.

— Ты в курсе, что ее мама больна? — Габриелла скрестила руки на груди.

— Что ты говоришь? Нет, я не в курсе.

В детстве я никогда не соглашалась поцеловать бабушку, потому что в уголках ее морщинистых губ вечно собирались белые капли густой слюны. Мы с ней не ладили, ее любимчиком был Олли. Наверное, она считала, что мальчики нужнее обществу, чем девочки.

Много лет назад на свадьбе какого-то кузена бабушка Нелли, не стесняясь гостей, стала кричать на моего отца дрожащим голосом: «Постыдись!» Отец сохранял спокойствие, только сказал: «Успокойся, Нелли», но меня ее крики привели в ярость. Чего ему стыдиться? Ведь это не он, а ее дочь оказалась обманщицей. Домой мы ехали в напряженном молчании. После этого происшествия я видела бабушку только на семейных сборах, а появиться вдруг на ее пороге с тортом в руках, через много лет после того, как ни разу не была у нее, мне казалось неудобным.

— Серьезно больна? — помолчав, спросила я.

— Лежит в больнице. Мама сама хотела тебе сказать, но, когда она бывает дома, ты никогда к ней не заходишь.

Я почувствовала комок в горле.

— Вот оно что! — и побежала за мамой.

Я догнала ее, когда она уже садилась в свой «Вольво». У каждого из моих родителей есть своя машина, как и у большинства обитателей Хемпстед-Гардена. Наш район — просто осиное гнездо консерватизма. Вас могут арестовать за нарушение гражданских прав, если вы не подстригли кусты возле дома. Но никто не обеспокоен тем, что на каждую семью приходится в среднем по три больших автомобиля, изры гающих вредные выхлопы. Вот за что надо штрафовать!

— Анжела, постой!

Мать задом вылезла из машины, сильно ударившись головой о дверцу. Она, как обычно, никак не отреагировала на боль, только нервно улыбнулась.

— А я думала, ты… — начала она.

— С Габриеллой задержалась, — прервала, я ее. У меня такая манера, я никогда не извиняюсь перед матерью. — Мы разговаривали. — Тоже уловка: объяснение должно быть как можно короче, только самое необходимое. Если начнешь разглагольствовать, может показаться, что ты извиняешься, а это ослабляет твою позицию. — Я хочу научиться готовить, если у тебя есть время. — И где-то на периферии сознания всплыло воспоминание: вот я ем тесто для шоколадного торта из миски, в которой оно готовится, пока мать проверяет духовку. Сырым оно мне больше нравилось. Бабушка всегда говорила, что у меня живот заболит, но Анжела мне все равно разрешала. — Я не знала, что бабушка Нелли в больнице. Как она? — и добавила: — Ты не ушиблась?

Меня всегда раздражают те, кто стойко переносит физическую боль. На их фоне мы, остальные, выглядим нытиками. Могу сделать один вывод: они притворяются, чтобы произвести впечатление на окружающих или чтобы соответствовать какому- то Британскому Стандарту Выносливости, установленному в 1700-х годах каким-нибудь скучающим лордом. Смешно, по-моему: ведь больно тебе, а не кому-то там; для тебя твоя боль — стресс, и незачем стискивать зубы, щадя чью-то чувствительность. Конечно, необязательно уподобляться Джейсону, который пищит минут тридцать, даже если прикусит себе язык. Но мать могла бы сказать хотя бы «ох».