Шли столетия, и обычай проходить инициацию и жить в мужских домах отмирал: охота переставала быть основным источником пропитания, поскольку развивались земледелие, садоводство, а наряду с ними и скотоводство. В итоге смысл посвящения, наделявшего мальчика магической силой охотника, утрачивался. И люди не хотели больше участвовать в жестоких бессмысленных обрядах, которые нередко действительно оказывались смертельными и уносили десятки юных жизней.

С развитием цивилизации обряд совершался всё реже и реже, иногда с перерывами в 10, а то и более лет. Юноши подрастали, вступали в брак, заводили детей, не дожидаясь посвящения, но подвергались ему задним числом. Поэтому бывало и такое, что инициацию проходили зрелые мужчины лет сорока, вместе с мальчиками, едва достигшими подросткового возраста.[377] Институт отмирал, а образование сказочного сюжета продолжалось. В итоге базой волшебной сказки стала не только инициация, но и процесс её исчезновения.

Учёные подробно исследовали такие сюжеты и выявили, что отлучка героя из дома действительно связана с его путешествием в загробный мир.[378] На это указывают некоторые особенности в повествовании.

Во-первых, там, куда попадает герой, время пролетает незаметно. В вятской сказке Кузьма гостит у лешего и «не ведает, что 12 лет прошло, всё ему кажется, что 12 дён».[379] Время может так мчаться только в загробном мире, где год приравнивается ко дню, а день к часу. Но однажды Кузьма узнает, что его жена «за другого замуж хочет выходить».[380] Вмиг он возвращается домой с помощью лешего (снова же благодаря потусторонним силам).

Во-вторых, в таких сказках нередко звучит мотив прохождения героя через утробу животного. В архангельской сказке об «Иване купеческом сыне» говорится, что Ивана заглотила рыба-щука, а потом вынесла к берегу и выблевала.[381] Как раз и поспел он к свадьбе своей жены…

В заключение отмечу, что в подобных сказках герой возвращается домой всегда изменившимся: ни жена, ни родственники его не узнают. Этот факт говорит о его перерождении и приобретении нового статуса. Как правило, он является под видом странника: не умыт, одежда его оборвана, волосы обросли (явные признаки пребывания в загробном мире). Так, Одиссей приходит к Пенелопе в образе нищего старца. Добрыня в былине «Неудавшаяся женитьба Алёши Поповича» является к жене в скоморошеском платье с гуслями.[382] А вот в белозерской сказке «Маленький муж» супруг, напротив, возвращается к любимой красивым рослым богатырём. Но это всё потому, что уходил он неказистым малым. Сказка действует по принципу обратного контраста.[383]

Кого звали мужиками в Древней Руси

В древнерусском языке слово «мужик» было уменьшительной формой от «мужь» в значении «мужчина».[384] Мужиками называли малолетних мальчиков, не имеющих права голоса на вече, да и в семье. Позже это значение распространилось на каждого неполноценного человека, в первую очередь на крепостных крестьян, ибо бесправие приравнивало их к несовершеннолетним, маленьким детям.[385]

Гордиться статусом «мужика» стали после революции 1917 года, когда это слово начали противопоставлять «барину» и «буржую». Положительный окрас, собственно, остался с тех времен. Интересно, что наравне с ним уживаются и другие оттенки значения слова: грубый, неотёсанный человек или достигший зрелости, женатый мужчина.

Глава 4. Сказки о женской инициации

Куда летят гуси-лебеди

В детстве я очень любила сказку про гусей-лебедей. Помню, когда мы с сестрой гостили у бабушки в деревне, нам нравилось забираться на печь и подолгу там лежать. Ленка рассказывала всякие сказки, в том числе и эту, а я слушала затаив дыхание.

Куда летят гуси-лебеди? Ведь это не обычные пернатые, а духи умерших предков. Курсируя между миром живых и миром мёртвых, являются они неизменными слугами Бабы-яги – хозяйки леса и хранительницы входа в иное царство. Древние верили, что, когда человек умирает, птица подхватывает его душу.[386] Оттого Млечный Путь в народе так и называли «гусиной тропкой» или «птичьей дорогой»: по нему и поднимались наши усопшие предки прямо на небушко… Остатки этой веры продолжают жить и поныне, но в христианстве, где крылатые ангелы уносят души покойных в небесное царство к Богу.

«Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, – сказывает сказка, – много шкодили и маленьких детей крадывали».[387] Вот и у беззаботной Настеньки, заигравшейся с подружками, украли недобрые птицы братца да унесли его на белых крыльях за тёмные леса, за горы высокие, за реки широкие. Где теперь их догнать простой девчонке?

Сказка знает немало отважных героев, ведь обряд посвящения требует смелости и решительности. О том, что Настенька всё-таки достигает загробного мира и проходит инициацию, говорят сказочные символы.

Чудесным образом стоит русская печь в чистом поле, растопленная и наполненная ритуальной пищей. Сказочное поле с печью – это модель Вселенной, которую славяне копировали, обустраивая жилище. Очаг был центром каждой избы: у него поминали предков. Верили, что в нём обитают души умерших, которые питаются парами испекшегося хлеба. Славяне-язычники воспринимали печь как вход в потусторонний мир. Христиане верили, что через печную трубу в дом может проникнуть чёрт или змей, а наружу из неё могут вылететь ведьма, душа умершего, болезнь или доля…

Настенька вначале не принимает пирожков от печи, мол, у её батюшки и пшеничные не едятся. Однако что за спесь? Эта «спесь» – антиповедение подростка, не прошедшего посвящения. Печь, в которой пекут хлеб и готовят кушанья, мыслилась древними как алтарь, а любая еда считалась причастием к тотему, духу пищи. Совершил трапезу – набрался сил через общение с предками. Но девочка не созрела для понимания таких глубоких вещей, она и простого-то наказа родителей не смогла выполнить, проявив ребячество…

По этой же причине Настенька воротит нос и от яблочка, и от киселька. А ведь с незапамятных времён румяное яблоко – символ замужества. На Руси из яблок подружки невесты делали свадебное деревце, которое вместе с караваем ставили на праздничный стол. Деревце означало «семейное гнездышко» новобрачных и вместе с тем девичество невесты и чистоту союза.

Кисель, как я уже говорила, являлся поминальным блюдом, однако без него не мог обойтись ни один свадебный стол. Его ставили для того, чтобы все умершие родственники, явившиеся на свадьбу, могли откушать кисельку и принять выбор молодожёнов. Как-никак, без содействия предков тяжело им будет даваться семейное счастье.

Долго бегала Настенька по полям да лесам, но в конце концов увидела избушку на курьих ножках. В той избе Яга сидела старая, кудель пряла – нить жизни.[388]