проглоченный Иван Матвеевич ощущает себя великим социальным мыслителем и торопится донести до человечества свои прогрессивные идеи. При этом более всего его тревожит, что он одет в русское платье, которое может не выдержать переваривания крокодилом. То ли дело английское сукно! А значит, для удобнейшего нахождения в крокодиле нужно снизить тарифы для изделий английской промышленности.

«– Одно только соображение несколько смущает меня: так как я одет в сукно, а на ногах у меня сапоги, то крокодил, очевидно, меня не может переварить. Сверх того, я живой и потому сопротивляюсь переварению меня всею моею волею, ибо понятно, что не хочу обратиться в то, во что обращается всякая пища, так как это было бы слишком для меня унизительно.

Но боюсь одного: в тысячелетний срок сукно сюртука моего, к несчастью русского изделия, может истлеть, и тогда я, оставшись без одежды, несмотря на все мое негодование, начну, пожалуй, и перевариваться; и хоть днем я этого ни за что не допущу и не позволю, но по ночам, во сне, когда воля отлетает от человека, меня может постичь самая унизительная участь какого-нибудь картофеля, блинов или телятины. Такая идея приводит меня в бешенство.

Уже по одной этой причине надо бы изменить тариф и поощрять привоз сукон английских, которые крепче, а следственно, и дольше будут сопротивляться природе, в случае если попадешь в крокодила. При первом случае сообщу мысль мою кому-либо из людей государственных, а вместе с тем и политическим обозревателям наших ежедневных петербургских газет. Пусть прокричат. Надеюсь, что не одно это они теперь от меня позаимствуют».

Карпи как-то так разбивает свой анализ «Крокодила», что тот превращается у него в памфлет против людоедского капитализма вообще, а тема иностранного капитала уходит на второй план. Между тем, Достоевский-экономист и Достоевский-публицист – один из зачинателей протекционистского движения в России. Руководитель знаменитой Нижегородской ярмарки А.П. Шипов не случайно публикует именно в «Гражданине» программную работу «Об устранении давления плутократии», критикующую фритредерство и опирающуюся на идеи Фридриха Листа (1789–1846) – великого немецкого экономиста, разработавшего само понятие о национальной политической экономии и теорию покровительства собственной национальной промышленности противостоящей глобалистской плутократии.

«Система плутократiи, введенная въ Англiи прежде всѣхъ другихъ странъ, имеѣтъ въ предметѣ господство большихъ капиталовъ надъ мелкими, – эксплуатацiю народа.

Проповѣдуемая Англiей система свободной международной торговли имѣетъ цѣлiю эксплуатацiю другихъ народовъ. Дѣйствiя послѣдней системы очевидно полезны для первой; умножая богатства своей страны, она даетъ новую пищу нацiональной плутократiи. Слѣдственно интересы ихъ тѣсно связаны между собою. Англiя скопила в средѣ своего богатаго населенiя, пользующагося плутократическою силою, такiя денежныя богатства, такiе капиталы, что ей нечего опасаться невыгоднаго товаро-торговаго баланса, а невыгодности такого баланса въ другихъ странахъ, и особенно нуждающихся въ денежныхъ средствахъ, доставляютъ ей большiя выгоды, заставляя тѣ страны прибѣгать къ займамъ у англiйскихъ плутократовъ; поэтому весьма понятно отчего англiйскiе политико-экономы фритредеры питаютъ такую вражду къ ученiю о торговомъ балансѣ» – писал Шипов.

Карпи почему-то считает работы Шипова подведением экономической базы под идеологию панславизма. Рассматривая взгляды позднего Достоевского, автор начинает злоупотреблять либеральными штампами: «реакционный», «лишенный прогрессивных черт», «изоляционизм», «милитаризм», которые ничего не объясняют. Между тем, протекционистская программа и концепции континентальных экономистов, ориентированных на экономический рост с одновременной защитой себя от международной финансовой глобализации и экспансии островной промышленности, была единственным способом добиться какого-то экономического роста.

Напротив, увязание в «свободной международной торговле» – это ловушка неравномерного развития, всё более усугубляющаяся и имеющая катастрофические социальные последствия.

«Девизомъ соединенiя силъ системъ плутократiи и свободной международной торговли – можетъ быть: «трудъ бѣдныхъ – рудникъ богатыхъ, чѣмъ больше въ странѣ пролетарiевъ, тѣмъ она богаче». – продолжает Шипов, – Конечно, соединенiе силъ такого направленiя ведетъ къ революцiямъ при содѣйствующихъ къ тому политическихъ обстоятельствахъ, потому что хотя силы эти и могутъ, при извѣстныхъ условiяхъ, увеличивать массу богатства страны, но благоденствiе ея будетъ въ плохомъ положенiи, прибывающiя богатства, сосредоточиваясь въ рукахъ небольшаго числа населенiя, пользующагося силою плутократiи, удѣляются остальной массѣ населенiя на столько, на сколько то будетъ выгодно для плутократiи; распредѣленiе удѣляемыхъ такимъ способомъ богатствъ слишкомъ неравномѣрно; оттого число недовольныхъ весьма велико и постоянно возрастаетъ вмѣстѣ съ постепеннымъ уясненiемъ несправедливыхъ правъ плутократiи, и оттого соединенiе недовольныхъ, трудъ которыхъ закрѣпленъ въ зависимость от плутократiи, – соединенiе недовольныхъ для своего освобожденiя весьма естественно…

Но что сказать о такомъ государствѣ, которое обременено внѣшними долгами, которое, чтобъ очищать свой международный балансъ, должно ежегодно приплачивать громадныя суммы, которое даетъ системѣ международныхъ торговыхъ сношенiй всю силу увеличивать эти приплаты, которое стремится присоединить къ этой силѣ еще и силу плутократiи? О такомъ государствѣ, не смотря на всѣ благопрiятствующiя ему политическiя и историческiя обстоятельства, останавливающiя всякiя народныя движенiя, – о такомъ государствѣ должно сказать что пока сила этихъ обстоятельствъ превышаетъ силу гнетущую его экономическое положенiе, оно, это государство, можетъ идти своимъ скорбнымъ путемъ, но народъ его благоденствовать не можетъ; оно идетъ по меньшей мѣрѣ къ своему обѣдненiю, къ кризису экономическому, къ матерiальному и политическому ослабленiю».

Несомненно, восприятие Достоевского более художественно, эмоционально, чем полагается экономисту Шипову, однако жизненный нерв его экономической теории – угроза экономической глобализации и высасывания ею жизненных сил народа, весьма конкретен и понятен.

«По нерадению, беспечности и пьянству» нет не только пожарного инструмента, трубы, багра, но даже лома нет, топора и ведра, так что женщины заливают огонь подойниками. Все пропито и заложено в трактирах и кабаках!..

И это в подмосковном известном селе! Мы как-то недавно рисовали фантастическую картину возможного и близкого будущего, когда всё будет пропито и заложено, все инструменты, – не только пожарные, но топоры, сохи, бороны. Нарубить дровец – надо будет идти к закладчику выкупать или вымаливать на раз топор; попахаться – тоже надо будет выкупать соху, борону. Да чего борону?

Где тогда будут лошади-то? А где дом, семья, самостоятельность, порядок хоть какой-нибудь? Всё исчезало в нашем фантастическом сне: оставались лишь кулаки и жиды да всем миром закабалившиеся им общесолидарные нищие. Жиды и кулаки, положим, будут платить за них повинности, но уж и стребуют же с них в размере тысячи на сто уплаченное!»

В конечном счете, мысль о всеобщем долговом кризисе, уже не внутри нации только, а между нациями, приводит у Достоевского к образу настоящего «финансового апокалипсиса» в «Подростке».

«Все государства, несмотря на все балансы в бюджетах и на «отсутствие дефицитов», un beau matin запутаются окончательно и все до единого пожелают не заплатить, чтоб всем до единого обновиться во всеобщем банкрутстве. Между тем весь консервативный элемент всего мира сему воспротивится, ибо он-то и будет акционером и