— Свяжись с Уэрнером и попроси его повторить свое сообщение, а потом снова со мной, когда запомнишь все правильно.

— Да, мистер Гелиос.

Виктор застыл с поднесенным ко рту пирожным в ожидании, что она еще раз произнесет его фамилию, но она не произнесла.

Как только лицо Аннунсиаты исчезло с экрана, Виктор доел пирожное, потом запил его кофе.

Аннунсиата вернулась.

— Мистер Гелиос, Уэрнер повторяет, что он взрывается, и указывает, что срочность ситуации требует вашего немедленного вмешательства.

Поднимаясь, Виктор швырнул кружку в стену. От удара она с грохотом разлетелась.

— Аннунсиата, дай мне знать, когда ты снова сможешь что-нибудь сделать правильно. Вызови уборщика. В главной лаборатории разлился кофе.

— Да, мистер Гелиос.

Комната Рэндола Шестого находилась на втором этаже, служившем общежитием для тех представителей Новой расы, которые уже вышли из резервуаров сотворения, но по каким-то причинам еще не могли покинуть стены «Рук милосердия».

Поднимаясь на лифте, Виктор пытался успокоиться. Все-таки он прожил двести сорок лет и не мог допустить, чтобы подобные мелочи так действовали на нервы.

Он знал, в чем его беда: в этом несовершенном мире он во всем стремился к совершенству. И нисколько не сомневался, что придет день, когда все его люди будут в полной мере соответствовать установленным им высоким стандартам.

А пока не оставалось ничего другого, как терпеть несовершенство мира. И лучше бы над ним посмеиваться, а не злиться из-за него.

Но смеялся он мало. Собственно, давно уже не смеялся. Последний раз он вдоволь насмеялся в 1979 году, с Фиделем, в Гаване, во время экспериментов на открытом мозгу, в которых подопытными кроликами выступали политические заключенные с необычно высоким коэффициентом умственного развития.

Выходя из кабины лифта на втором этаже, Виктор рассчитывал посмеяться с Уэрнером над ошибкой Аннунсиаты. Чувство юмора у Уэрнера отсутствовало напрочь, но он мог сделать вид, что смеется.

Однако, выйдя из ниши у лифтов в главный коридор, Виктор увидел с десяток своих людей, которые столпились перед дверью в комнату Рэндола Шестого. Почувствовал исходившую от них тревогу.

Они расступились, давая ему пройти. Уэрнер лежал в комнате на полу, лицом вверх. Массивный, мускулистый начальник службы безопасности разорвал на груди рубашку. Извиваясь, корча страшные рожи, он обхватил себя руками, словно не давал торсу разорваться.

— Что с тобой не так? — спросил Виктор, опустившись на колени рядом с Уэрнером.

— Взрываюсь. Я вз… вз… взрываюсь.

— Это абсурд. Ты не взрываешься.

— Какая-то моя часть хочет стать чем-то еще.

— Ты мелешь чушь.

— Что со мной происходит? — спросил Уэрнер, стуча от страха зубами.

— Убери руки, дай мне взглянуть.

— Кто я, почему я, как такое может случиться? Отец, скажи мне.

— Я не твой отец, — резко ответил Виктор. — Убери руки!

Когда Уэрнер убрал руки, открыв тело от шеи до пупка, Виктор увидел, что его кожа пульсирует и натягивается, словно ключицы стали такими же мягкими, как жир, словно под кожу проникли змеи, которые непрерывно извиваются, стараясь изыскать возможность выбраться наружу.

В удивлении Виктор положил руку на живот Уэрнера, чтобы попытаться определить природу этого внутреннего хаоса.

И тут же выяснил, что визуальные впечатления обманчивы. Никакие змеи под кожей Уэрнера не шевелились.

Изменялась сама плоть, она стала аморфной, превратилась в желатиновую массу, трансформировалась, чтобы стать чем-то еще… отличным от Уэрнера.

Дыхание Уэрнера стало тяжелым. Из горла вырывались хрипы. Будто там застрял посторонний предмет.

В белках глаз полопались сосуды, и теперь он смотрел на своего создателя красными глазами.

Начали деформироваться мышцы рук, то же самое происходило с лицом, толстая шея, вибрируя, раздулась.

Виктор понял, что изменения идут на клеточном уровне, мутировали не сами органы, а мельчайшие частички, из которых они состояли, клетки.

Под ладонью Виктора, которая лежала на животе Уэрнера, плоть обрела форму руки, которая сжала руку Виктора, не угрожающе, почти любя, однако Виктор пришел в ужас, вырвал руку, отпрянул.

— Каталку! — закричал он, вскочив. — Быстрее! Привезите каталку! Мы должны отправить этого человека в изолятор!

Выдвигая пять стальных штырей-засовов на второй двери, Эрика спросила себя, а побывала ли в этом секретном коридоре хоть одна из предыдущих четырех Эрик. Ей хотелось думать, что все они если и нашли потайную дверь, то не в первый день пребывания в особняке.

И даже наткнувшись на спрятанный выключатель случайно, она уже начала относить совершенное открытие к свойственному ей любопытству, о котором и говорил процитированный ею Сэмюэль Джонсон. Ей хотелось думать, что в этом аспекте она превосходила своих предшественниц.

Эрика даже раскраснелась от гордости. Она же так стремилась стать хорошей женой и в отличие от прежних Эрик ничем не вызывать неудовольствия Виктора.

Если бы какая-нибудь другая Эрика нашла начинающийся за дверью коридор, ей могло не хватить смелости, чтобы войти в него. А если бы и вошла, то не стала бы открывать первую из стальных дверей, не говоря уже о второй.

Эрика Пятая ощущала себя искательницей приключений, такой, как Нэнси Дрю или скорее Нора Чарлз, жена Ника Чарлза, детектива из романа Дэшилла Хэмметта «Худой человек», еще одной книги, о которой она могла рассуждать с умным видом, без риска для жизни, каким грозило чтение этого произведения.

Теперь у Эрики не оставалось ни малейших сомнений: за второй дверью находится что-то очень важное для Виктора, такое важное, что по этой находке она сможет уяснить для себя, какой же он на самом деле, какова его сущность. И за следующие час-другой она могла узнать о своем выдающемся и загадочном муже больше, чем за год жизни с ним.

Она надеялась найти дневник с самыми главными секретами его сердца, надеждами, размышлениями о любви и жизни. С другой стороны, казалось странным, что он предпринял такие меры предосторожности (две стальные двери, тоннель между ними, в котором постороннего тут же поджарило бы электрическим током) для того, чтобы никто, кроме него самого, не увидел написанного им дневника.

Тем не менее она просто мечтала о том, что найдет рукописный отчет о его жизни и наконец-то сможет узнать о нем все, чтобы потом, вооружившись этими знаниями, служить ему лучше всех предыдущих Эрик, вместе взятых. Она даже удивилась (но удивление было приятное) собственной романтичности.

Она обратила внимание на то, что штыри-засовы располагались с наружной стороны дверей. И сделала очевидный вывод: за второй дверью кого-то могли держать взаперти.