— Выходит, так, — подумав немного, согласился дежурный.

— Черт знает что, дьявольщина какая-то! — ругнулся капитан и осекся, огляделся быстро по сторонам, а потом отдал яйцо обратно дежурному. — Иди, пиши рапорт, — посторонился он, пропуская дежурного внутрь дома. — Изложи все как есть, пусть ломают головы. Наше дело — оперативное, а думают пусть они.

Новым вечером на ночное дежурство в доме Марьи Трофимовны и Игната Трофимыча после дневной отсыпки заступила та же команда, что дежурила и предыдущую ночь. Такой поступил приказ. Дабы использовать имеющийся уже опыт…

— Как ты тут кантовался, ума не приложу, — ворчал капитан, втискиваясь в курятник вслед за своим молодым подчиненным, несшим здесь дежурство предыдущую ночь. Это тоже было в полученном приказе: нести караул в курятнике вдвоем. Причем капитану, как начальнику смены, предписывалось быть одним из этих двух в обязательном порядке.

И снова тянулась ночь, долгая, как полет через космос на край Вселенной, и пропел, оглушив, прямо в ухо, раз и другой петух, и иссекли тесное пространство курятника светлые струны. И снова Рябая снеслась раньше всех, и опять в ложбинку между вытянутыми ногами молодого дежурного, облюбованными ею без всякой видимой причины. Поблескивая желто-карминной металлической скорлупой, яйцо лежало с покойной невинностью — золотое несомненно, золотое явно, хоть просмотри все глаза, золотое! — и капитан, как старший, уже потянулся к нему, чтоб взять, но рука его остановилась на полдороге.

Свежая и неожиданная мысль пронзила его. Никто ему ее не внушал и никто не спускал сверху как руководство к действию.

— Вот что, — сказал он, поднимаясь на затекших ногах и берясь за щеколду на двери, — ты сиди и не двигайся, и яйцо не трогай. Ни пальцем, ни полпальцем, понял?

— Так точно! — по-уставному отозвался подчиненный, которому согласно устава ничего особо понимать и не следовало, а только выполнить отдельное приказание — и все.

Капитан же, покряхтывая, выбрался из курятника, зажмурился, чихнул на солнце и пошел в дом.

— Ну-ка вставай, дед! — взгромоздясь ногами на табуретку, всунулся он головой на печную лежанку к Игнату Трофимычу. И бесцеремонно потряс его за плечо так, что у Игната Трофимыча не только сон улетел неизвестно куда, но едва и не душа вместе с ним. — Вставай живо! Яйца из-под Рябой ты брал обычно?

— Ну, — согласился Игнат Трофимыч.

— Вот и пойдем.

Шаркая непослушными со сна ногами, Игнат Трофимыч дотащился до курятника, влез внутрь и, присмотревшись в его сумерках, взял с ног послушно сидевшего в недвижности молодого дежурного снесенное Рябою яйцо.

— Показывай! — приказал на улице капитан.

Игнат Трофимыч разжал пальцы — яйцо лежало на ладони во всей своей золотой красе.

Молодой дежурный, поохивая от боли в затекших членах, вылез наружу и, притянутый взглядом к яйцу на ладони Игната Трофимыча, снова застыл в неподвижности.

— Черт! — выдохнул он немного спустя.

— А ну чур тебя! — рявкнул на него капитан. — Накликаешь тут! — И попросил Игната Трофимыча: — А сожми-ка, дед, пальцы, подержи внутри!

Игнат Трофимыч снова зажал яйцо в ладони, и капитан скомандовал:

— А теперь разожми!

Игнат Трофимыч разжал — было яйцо золотым, золотым и осталось.

— Все, что ли? — спросил он. И протянул яйцо капитану: — Держи.

— Не сметь! — капитан даже отпрыгнул от Игната Трофимыча. — Яйцо из рук не выпускать, никому не передавать! С нами сейчас поедешь! В туалет требуется?

— Так с ночи-то! — Игнату Трофимычу стало даже обидно: сам будто мог бы без этого.

— Проводи, — кивнул капитан своему подчиненному. — И чтоб из виду — ни на секунду! — Взял в руки болтавшуюся через плечо рацию, выдвинул сверкающую шпагу антенны и нажал нужную кнопку. — Оперативную машину на объект! — вдохновенно произнес он в микрофон после обмена паролями.

Черная оперативная «Волга» сил безопасности с антеннкой на крыше привезла Игната Трофимыча в красивый бело-голубой особняк на центральной улице Ленина, бывшей Дворянской, который он, когда случалось проходить мимо, старался пробежать как можно скорее. Там, сжимая в руке снесенное Рябою яйцо, просидел он в какой-то голой комнате то ли два часа, то ли три, то ли четыре — неизвестно, потому как совершенно потерял счет времени, и, наконец, его снова посадили в черную «Волгу» и привезли к другому зданию, здесь же, на этой улице, недалеко. «Городское отделение Жилсоцбанка», прочитал Игнат Трофимыч, поднимаясь по широкому гранитному крыльцу.

А там, внутри, в кабинете директора Игната Трофимыча ждали уже отцы города. Правда, не в полном составе: не было Первого, а также не было и директора банка, — однако весьма представительная компания встретила его там. И если бы Игнату Трофимычу знать, кто все эти люди, он бы необычайно возгордился. Потому что большинство смертных так и проживет жизнь, ни разу не увидев своих отцов вблизи да еще в таком количестве, а ему вон как пофартило под конец жизни — а он того и не узнал.

Впрочем, это вроде реплики в сторону, необязательного замечания, а о чем и в самом деле нужно помянуть — так это об отсутствующем директоре банка, обязанности которого вынужден был сейчас исполнять его заместитель. И еще о том банковском клерке, что, запертый в бункере за бронированной дверью, нес в ту достопамятную ночь дежурство около Рябой.

Там, куда их отвезли после происшествия в бункере — в то самое бело-голубое здание неподалеку, где томился только что бесконечным ожиданием Игнат Трофимыч, — ничего с ними, в общем-то, дурного не сделали, сняли только показания, составили протоколы, заставили подписаться — и отпустили. Но вот после этого-то все и произошло. Банковский служащий — довольно молодой еще человек, не отличавшийся во все прошлые годы своей работы в банке никаким пристрастием к Бахусу, тем более к грязным, позорным выпивкам в магазинных дворах «на троих», вместо того чтобы спокойно поехать домой, где и прийти в себя после всех потрясений прожитого дня, отправился в магазин, где нашел себе компанию из каких-то совершенно непотребных, опустившихся алкашей, строил там с ними, потом переместился зачем-то в другой магазин, где строил еще раз, и так троил и троил до того, что в конце концов, уже совершенно ничего не соображающий, попал в вытрезвитель, где оказал сопротивление раздевавшим его санитарам, за что по всей справедливости и получил наутро в суде пятнадцать суток заключения.

Директор же банка, в свою очередь, выйдя из бело-голубого здания, пошел сначала в одну сторону, потом спохватился и пошел в другую, но, пройдя несколько десятков метров, вдруг заметался, как человек, заблудившийся в лесу, и спустя некоторое время и в самом деле стал приставать к проходившим мимо людям с весьма странным вопросом: «Простите, господа, где это я нахожусь? Не могли бы вы мне объяснить?» Причем, как было позднее установлено, произносил он это на чистейшем сесуто — языке коренного населения королевства Лесото на юге Африки, который не только никогда не изучал, но о существовании которого никогда и не догадывался. Результатом его приставаний к прохожим было примерно то же, что и с его подчиненным, только в отличие от того, он был помещен не в холодную камеру с нарами, а во вполне теплую палату с кроватями, заправленными белыми простынями, окна которой, однако же, были забраны крепкими металлическими решетками.