Громко хлопнула дверь. Благо я уже не спал, а пребывал в этаком подвешенном, на границе сна и яви, состоянии, когда еще видятся какие-то образы, но уже четко осознаешь их нереальность.

– Голубчик! Что же вы… – это доктор Маткевич. Учитывая, что за невесть сколько времени он единственный человек, голос которого я вообще слышал, не узнать было бы странно.

– Какой я вам, господин надворный советник, к черту-дьяволу, голубчик?! – А это был кто-то новый. Этакий-то густой, пронизывающий до костей вибрирующий баритон я бы запомнил. – Это у вас в палатах я, сударь мой, вам голубчик. А здесь извольте…

– Ваше превосходительство! Иван Григорьевич! Здесь раненый, а вы…

Что еще за Иван Григорьевич? Да еще и генерал?! Почему не знаю? Пора было открывать глаза и пытаться разглядеть того, кто все-таки сумел вывести из обычного равновесия добрейшего доктора Маткевича.

– Да он и не спит, – обрадовался незнакомец. – Ну сами же посмотрите! Вон веки дрожат… Господин Лерхе?! Вы меня слышите?

– Ваше превосходительство! Его превосходительство серьезно ранен, и я самым настоятельным образом запрещаю его как-либо волновать! Кроме того, имейте в виду, господин генерал-адъютант! Герман Густавович пока не в силах разговаривать!

– Да что ж вы все… – Тут его превосходительство позволил себе использовать некоторые фразеологизмы, связанные немногочисленными междометиями и союзами, от которых принято беречь уши детей и дам. Но без которых приказы и распоряжения и на строительствах, и в армии или флоте выполняются почему-то заметно менее расторопно. – Там уже объявлено! В газетках пропечатано! Вскорости уже и прибыть должны, а у него тут ни губернатора нет, ни исправляющего должность!

Видимо, был вечер. Об заклад биться не стал бы, но вряд ли этот громогласный матерщинник пришел бы к постели тяжелораненого ночью. Тем не менее на тумбочке у моей кровати уже горела керосиновая лампа, не способная, впрочем, осветить большую часть спальни. Так что остановившихся у порога спорщиков видно было совершенно отвратительно.

– Ну так и разбирались бы с секретарем его превосходительства! – Доктор, едва достающий до плеча высокому незнакомому генералу, продолжал в меру своих сил пытаться защитить мой покой. – Или в магистрат сходите. Что же касается господина Фризеля – так мне представляется, весь город, кроме господина Катанского, знает, где наш любезный Павел Иванович ныне обретается.

– Р-р-развели тут у себя бар-р-рдак! – рявкнул Иван Григорьевич, почему-то тыча пальцем левой руки в невиноватого меня. – Интриги, к черту-дьяволу! Заговоры! И этот еще так не вовремя геройствовать полез!

– Герман Густавович? Как вы себя чувствуете? – не слушая распалившегося невесть откуда взявшегося начальника, нагнулся ко мне доктор.

Как я себя чувствую, едрешкин корень? Так, словно меня неделю били ногами, и только по счастливой случайности – не убили. Как я себя чувствую, если любое движение вызывает такой прострел боли, что белый свет не мил становится?!

– Кто это? – невнятно спросил я, старясь не двигать губами. Получилось совсем негромко.

– Это, ваше превосходительство, его превосходительство генерал-адъютант свиты, Иван Григорьевич Сколков…

– А…

Точно! Как же я мог забыть. Мы же даже его кортеж на тракте встречали. Вместе с парой других караванов стояли на обочине, ждали, пока карета этого царского посланца в сопровождении полусотни кавалеристов промчится мимо.

– Что он?

– Он в смятении, Герман Густавович, – ничуть не стесняясь подошедшего совсем близко генерала, хмыкнул Маткевич. – Днями Манифест вышел, что, дескать, цесаревича нашего, Николая Александровича, государь наместником Западной Сибири назначил. И будто бы даже кортеж великого князя ныне уже из Тюмени выехал, а здесь и встречу должным образом организовать некому. В магистрате паника. Господин Фризель продолжает прятаться от майора Катанского, а вы…

– Ах как вы, дорогой Герман Густавович, не ко времени безумствами своими занялись, – вскричал Сколков и рубанул рукой воздух. Рукой, лишенной кисти и перемотанной бинтами.

– Что с ним?

– Пушечное ядро, я полагаю. Кисть удалили неудачно…

– Это давно было, – поморщился генерал. – При Альме еще. Не зарастает, зар-р-раза, как следует. Я уж такого от этой врачебной братии натерпелся… Даже здесь, у вас в Томске уже, этот вот самый, господин Маткевич, осматривал… Ну да это пустое. Как мы станем государя цесаревича нашего встречать? Вот что важно!

Гадство! Какая все-таки неудобная у Миши фамилия. Никак ее выговорить, не тревожа мышцы лица, не получается. Пришлось терпеть.

– Ну и что это значит? – вскинул брови генерал. – Чем ваш секретарь нам помочь в силах?

– Катанский… Отстранить на время. Вернуть Фризеля. Почему не Омск?

Невнятно получилось. Я так старался, дважды повторил. А они, вместо того чтобы объяснить – почему нового наместника должны встречать в Томске, а не в административной столице Западной Сибири Омске, – затеяли обсуждение возможности как-то унять пыл жандармов, чтобы вернуть на свой пост Павла Ивановича. Пришлось, привлекая внимание доктора, громко застонать и, рискуя потерять сознание от боли, чуть ли не кричать:

– Почему не Омск?

– Ну-ну, голубчик, – закудахтал врач. – Вам нельзя волноваться! Полюбуйтесь, ваше превосходительство, что вы наделали!

– Цесаревич избрал Томск местом своего пребывания, – угрюмо выговорил Сколков. К тому времени я уже прикрыл веки, не в силах терпеть режущего глаза света, так что о выражении лица личного порученца царя мог только догадываться.

В какой именно момент личный порученец государя покинул мою спальню, не заметил. Уморил он меня так, что я едва-едва опять сознания не потерял. Боль эта еще проклятая. Изводит, знаете ли. Изматывает.

Притворился, будто уснул. Это чтобы доброго доктора успокоить. Чтобы не лез ко мне с глупыми вопросами. Что за привычка – спрашивать у тяжелораненого человека: как ты себя чувствуешь? Как космонавт после трехдневной центрифуги, едрешкин корень!

Нужно было подумать. Разложить известные мне прежде сведения по полочкам. Примерить к ним новые, принесенные одноруким генералом. Ну и, конечно, решить – что же теперь делать. Где мое место в этой новой невероятной картине.

И прежде мелькала у меня мысль, что место наместника Западной Сибири готовят для какого-то важного господина. Вполне мог даже допустить, что и для члена императорской семьи. Почему нет? Почему младший брат царя может быть наместником Кавказа, а Сибири – уже нет? Сомнительно было, что великий князь Николай Николаевич бросит свою ненаглядную гвардию и рискнет отправиться начальствовать в Тмутаракань. Но и тем не менее. Назвал бы Сколков его имя – я бы, пожалуй, и не удивился. Тем более что у великого князя в здешних местах и коммерческий интерес присутствует.

Второй сын Александра, царевич Александр Александрович – тоже был среди возможных кандидатур. Молод, конечно. Мог без родительской опеки тут и дров наломать. Так, а свита на что? Пара-тройка опытных советников, десяток информаторов, не забывающих исправно отстукивать в столицу о каждом и любом телодвижении юного наместника, и матерый воспитатель в придачу. Вот вам и рецепт относительного успеха эксперимента. Да и не грозили бы стране те «дрова» ничем. Сибирь – медвежий угол. Людей живет мало, дворян вообще почти нет. Что тут можно испортить?