ему было около двенадцати лет. Летом 1944-го наши дела на фронте были обнадёживающими, никто уже не сомневался, что победа близка. В один из дней мы вдруг узнали, что Шурик исчез.

У него не было отца, а матушка спокойно отнеслась к его исчезновению, ибо такое случалось и раньше. Он был паренёк весьма самостоятельный и частенько исчезал и возвращался по собственной воле. Однако на сей раз он исчез основательно. Его не было около месяца. Все заволновались и стали его разыскивать уже с помощью милиции.

Но вскоре пришло письмо со штемпелем военно-полевой почты, в котором Шурик сообщал, что находится на Западном фронте и зачислен на довольствие в каком-то полку в качестве сына данного полка. Все вздохнули с облегчением.

После Победы, летом 1945 года, он появился в форме ефрейтора с целым иконостасом наград на гимнастёрке. Мы очень его зауважали. Правда, было несколько сомнительно — как он успел за один год навоевать такое количество наград? Значительно позднее мы узнали, что Шурик служил при наградном отделе полка писарем. У него был очень выразительный и красивый почерк: крупные буквы, небольшой наклон влево.

Несколько лет он был за пределами моего внимания. Порой какие-то сведения о нём сообщал мне Володя Шарыгин. Так я узнал, что Шурик лет в 16 или 17 стал отцом. Его активность по всем статьям с годами не убывала. Не знаю, закончил ли он школу. Кажется, он учился в военном училище. Значительно позднее, помню, он появился в форме лейтенанта. Но форма эта была какая-то помятая, неопрятная. Вообще тогда он произвёл впечатление человека изнурённого и мрачного. Видимо, его честолюбие было неудовлетворено и с карьерой не всё ладно.

Прошло ещё немало лет, и вдруг в центральной газете появилась большая статья Сергея Сергеевича Смирнова, разыскивавшего героев Великой Отечественной войны, под названием «Сан Саныч», с фотографией юноши в солдатской форме. Эта фотография показалась мне знакомой, будто бы я раньше её видел.

В статье говорилось, что автор получил письмо из мест «не столь отдалённых» от некоего заключённого, который не пожелал назвать своего имени. Он сообщал, что «оступился» в жизни и загремел в отсидку, но говорить желает не о себе, а о сыне полка, которого он помнит с войны, которого знал по фронту, с которым воевал рядом и наблюдал его подвиги. А подвиги Сан Саныча (так его звали солдаты), судя по описанию, были выдающиеся. Этот юный герой и пускал немецкие составы под откос, и прыгал на ходу с военного эшелона, проходящего по мосту, в пролёт балок с огромной высоты прямо в реку, был пойман немцами и распят на брёвнах избы, так что у него имеются следы гвоздей на ладонях, и пр., и пр.

Далее «инкогнито» просил Смирнова разыскать Сан Саныча и содействовать награждению этого скромного героя. И если это произойдёт, то он, «инкогнито», будет спокойно отбывать свой срок с чувством исполненного долга перед памятью фронтового друга.

Я прочёл эту статью, будучи на даче под Звенигородом. Через день ко мне примчался из Москвы Володя с такой же газетой в руках. У нас не было ни минуты сомнения, что это очередная проделка Шурика. Мы решили не допустить осуществления этой авантюры и вскоре, узнав адрес и телефон Смирнова, напросились к нему в гости. Он нехотя согласился нас принять. Я пишу «нехотя», потому что Смирнов уже развернул кипучую деятельность вокруг этого дела. Он разыскал героя, видел стигматы на его ладонях, полностью уверовал во всю эту галиматью, и собственное честолюбие рисовало ему завлекательные картины всяческих торжеств.

У Смирнова мы оказались не сразу. То он был в командировках, то занят, то ещё что-то препятствовало встрече. Однако наконец она состоялась. Журналист принял нас в своей огромной квартире где-то в районе проспекта Мира.

Мы рассказали ему, что знаем Шурика с детства, были свидетелями его ранних проделок, его исчезновений, рассказали о его характере, о том, что видели его почерк, и попросили показать нам это знаменитое письмо.

Понимая, что Смирнов может заподозрить нас в зависти к «Сан Санычу», мы заранее, ещё не видя письма, сказали, что почерк его крупный, а наклон влево. Когда перед нами появилось письмо, мы убедились, что абсолютно правы.

Володя сказал, что его отец воевал, был ранен и что ему обидно видеть, как обманщики и фальсификаторы пользуются незаконными почестями наряду с подлинными героями.

Смирнов был явно смущён. Он оправдывался тем, что штемпель на конверте говорил, что письмо опущено в ящик на почтамте Новосибирска. Однако обещал всё тщательно проверить — и, если подтвердится всё, что мы говорим, он отзовёт своё ходатайство о присвоении Шурику звания Героя Советского Союза.

Так всё и получилось. Дело это замяли, и Шурик остался с носом.

Давно уже нет в живых Сергея Сергеевича Смирнова, ушёл из жизни Володя.

Что стало с Шуриком — мне неизвестно.

«Детгиз»

В 1950-е годы для меня стало привычным посещение «Детгиза» в Малом Черкасском переулке. В коридоре толпилась очередь к «главному». Молодые художники со своими папками: Дувидов, Збарский, Лосин, Юрлов, Коштымов и др. Тут же в определённые дни открывалось окошко кассы. К худредам проходили направо без очереди. Иногда толпа почтительно и молча расступалась перед бородой Фаворского. Довольно редко приезжали и ленинградцы. Обычная, проходная литература делалась и в ленинградском филиале «Детгиза», но какие-то значимые книги — в Москве.

Помнится визит Алексея Фёдоровича Пахомова. Когда он в кабинете Дехтерёва показывал свою привезённую работу, нас, молодых, пригласили присутствовать. Точно не помню, что это была за книжка, но какого-то современного автора. На листах изображался город, улицы, транспорт, люди, очень выразительно нарисованные.

Алексей Фёдорович — невысокий, крепкий мужичок, очень темпераментный и подвижный. Что-то объясняя, он вскакивал со стула, становился одним коленом на пол, не жалея своих тёмно-синих брюк. Говорил очень громко и азартно. Дехтерёв, вероятно из педагогических соображений, просил и нас высказаться по поводу этих иллюстраций. Мы робко бормотали что-то хвалебное. Когда очередь дошла до меня, я тоже выразил своё восхищение работой Великого мастера, но между прочим усомнился в одном пустяке: на картинке был изображён городской светофор, но среди трёх его ламп зелёная была выше жёлтой, а красная — ниже. Я робко сказал, что вроде бы красная должна быть наверху. Пахомов встрепенулся и замер. Дехтерёв, улыбаясь, ждал, что он ответит на критику. Пахомов вскочил и бросился к двери. Его остановили и сказали: если он хочет это проверить на улице, то ему