С противоположной стороны соседей не было. Там – пустырь. Землю поделили среди бывших колхозников, и пока она пустовала. Никто не строился, не пас животных. Одно слово – пустырь. Людей, что проживали далее, Неверов знал только в лицо. Да и то не всех. Раньше, когда в Тонино работал магазин, местные жители еще как-то общались между собой, заходя в сельпо. Сейчас магазин убрали, и сходки прекратились. Неверов ездил за продуктами либо в Переслав, либо в ближайший поселок Куделино. Затаривался обычно на неделю. Остальное время проводил в усадьбе. Благо все, что нужно для нормальной жизни человека, привыкшего к городским условиям, в усадьбе и дома было сделано. Душевая и туалет. Просторная кухня-столовая, гостиная с камином, спальня, гостевая комната, просторные холлы, веранда, балкон. Большой подвал – бункер, который в основном пустовал. Помещения дома меблированы в современном стиле. В гостиной и спальне новейшая телевизионная, видео– и аудиоаппаратура, спутниковая антенна. Автономное отопление, а также кондиционеры, спасающие летом и от жары, и от множества всяких мошек и комаров. Неверов побеспокоился о том, чтобы не испытывать обычных неудобств деревенской жизни. И был доволен. Главное, он нашел, что искал, – покой и тишину.

Выкурив сигарету, забрав кастрюлю, Неверов прошел до веранды, оставил посуду и направился к воротам. Он каждое утро выходил на прогулку в лесополосу. Владимир любил осень, пожелтевший лес. Любил дождь. Наверное, потому, что служба его в основном прошла либо в пустыне, либо в горах. И подполковник до сих пор не мог насладиться родной природой средней полосы. Он гулял по лесу два часа. Проходил до старого живописного кладбища с разрушенной часовней, затем возвращался по полю. От деревни до трассы было около километра проходимой для легковых машин только в сухую погоду грунтовки. Поэтому он и купил внедорожник. Иначе зимой после снега или в другое время года после дождя из Тонино не выбраться. Как правило, этим прогулкам никто не мешал. И он гулял в обществе Рика. Но сегодняшний день стал исключением. Выйдя на улицу, Неверов увидел сидящего на бревне у ветхого забора своей усадьбы Лопыря. Тот был одет, как всегда, в телогрейку и сапоги. Лопырев сидел, дымя «Примой» и тоскливым взглядом взирая на улицу. Неверов подошел к нему:

– Здоров, сосед!

Лопырь кивнул:

– И тебе здравствовать!

– Что такой хмурый?

– Так болею, Вова!

– Ну, это обычное для тебя с утра состояние, пора бы и привыкнуть!

– К этому не привыкнуть. Да тебе и не понять!

– Зачем же пьешь, Петрович, раз с утра болеешь?

Лопырь взглянул на Неверова так, будто Владимир спросил о чем-то таком, на что ответа по определению быть не могло:

– Да ты че, Вова? Как это не пить при нынешней-то жизни?

– И чем так не угодила тебе нынешняя жизнь?

– Ну ты даешь, в натуре! Разве ж это жизнь? Это не жизнь, а сплошные мудовы страдания. Вот раньше совсем другое дело было. Весело. В деревне, помню, по вечерам народ в клуб ходил, кино смотреть. Потом танцы. Ночью песни под гармошку пели. А на поле, как раз где ты свой замок поставил, мужики драться выходили. Край на край. Да, весело было. И ведь тоже ни хрена не платили в колхозе? Но хватало же? На все хватало. И свадьбы играли, и праздники праздновали, и хаты строили. Детишек сколько было? Тьма! А коров, овец всяких? Два стада выгоняли. А сейчас что? Тоска одна. На всю эту хрень, что от деревни осталась, и смотреть не хочется. Я уж не говорю про телевизор. Как начнут сериалы про богачей показывать или сытые чиновничьи рожи с шоу всяким, так рука сама к ружью тянется. Расстрелял бы ящик к едрене фене!

Неверов спросил:

– Почему ж не расстрелял еще?

– Так Зинка, дура, потом со свету сживет. Она эти сериалы раскрыв рот смотрит. Я ей говорю – ну чего ты пялишься на срамоту эту? Она мне: отвали, не мешай. Тебе, базарит, лишь бы самогон жрать. Нет, лучше фуфло по телевизору смотреть. Эх, Вова, а ты спрашиваешь, почему пью?! Да без пойла ныне никак. Вон Трофим, с того краю, – завязал и че? Через неделю отнесли на погост. Говорят, сердце остановилось. Недостаточность какая-то. Да ни хрена не от сердца он помер, а от тоски. Как взглянул на жизнь глазами трезвыми, так и помер. Потому что трезвым сейчас быть никак нельзя. А стакан залудишь – другое дело. Сразу все по херу становится. Вот, Вова, до чего народ власть нынешняя довела.

Зная, что переубеждать Лопыря бесполезно, Владимир спросил:

– Много вчера выпил?

– Много, Вова, выпивки не бывает. Меру знать надо. А я ее не знаю и знать не хочу. У меня дружок детства у колодца живет. Вчерась за водой пошел, да и встретил его. А у Лехи, дружка, баба самогон гонит на продажу. В Куделино возит. Там оптом какой-то старухе спихивает. А та уже куделинским мужикам в розницу продает. Ну, Леха у своей и утянул банку двухлитровую первака. Да ходу из хаты, пока баба пропажу не просекла. А тут я. Бросил ведра – и с Лехой в лес. По пути к куму его завернули. Он к нам третьим приклеился. С закуской. Ну, на поляне и устроились. Как банку ополовинили, помню, дальше память словно отшибло. Да это и понятно. Закуски-то было – пара огурцов, шматок сала по размерам чуть больше пачки сигарет и четверть буханки черного хлеба. Не шашлыки, какие ты частенько жаришь. Вот память и отключилась. Короче, домой как добрался, ни хрена не помню. На автопилоте шел. Проснулся в сарае. Замерз, как цуцик. Рюхнулся в хату, Зинка не пускает. Иди, говорит, туда, где пил. Ну не дура? Куда я пойду? В лес, что ли?

Владимир улыбнулся:

– Так и не пустила?

Лопырь вздохнул:

– Пустила! Наоралась вволю, открыла дверь. А толку? И в хате не успокоилась. Послал ее на хер да на улицу. Только прикурил, ты вышел. Слушай, Володь, похмели, а? Ведь у тебя есть?! И не самогон, водка с коньяком! Мне граммов двести чего попроще! Иначе сдохну, сукой буду. Прям тут у бревна ласты склею!

– Ты хочешь, чтобы твоя Зинаида и на меня собак спустила? И потом, ты же стаканом не ограничишься?! Пойдешь по новой приключения искать.

– А куда иттить-то? К другану нельзя, тот сам в засаде. У него баба похлеще моей будет. Зинка поорет да успокоится, а Катерина может в кумпол заехать. Жало в момент свернет. У нее кулачищи больше, чем у любого боксера, а рожа, как разъярится, как у того – как его, тьфу, бля, забыл – ну, спортсмена, что по ящику часто показывают. Он сейчас вроде как при власти. То ли в Думе, то ли в правительстве. Страшная, короче, рожа. Звериная. К куму его тащиться без толку. Он не болеет по утрам ни хрена. Вот тоже загадка природы. Пьем вместе, я с похмелюги влежку, Леха над очком в сортире висит до обеда, а куму его хоть бы что. Как огурец, мать его. И жрет ведь с утра. Щей ковырнет – и в огород или еще куда. Мне же сейчас покажи жратву, сблюю! Пока не похмелюсь, кусок хлеба в рот не полезет. Сигаретами давлюсь, не то что жратвой, на хер бы я ее видел. Ну че, не дашь соседу помереть?

Неверов погладил подбородок:

– Да мне не жалко, Петрович, так ведь во вред тебе похмелье. Переболей! Дня два-три помучаешься, потом полегчает.