— Нет, — просто отвечает отец, хватаясь рукой за бок жестом, который до сегодняшнего дня всегда удивлял Гоголя. — Ты напоминаешь мне обо всем, что последовало за ней.

Теперь Гоголь живет в Нью-Йорке. В мае он закончил Колумбийский университет, получив степень магистра архитектуры. Он работает в крупной фирме в центре Манхэттена, занимающейся в основном выполнением международных проектов «под ключ». Конечно, он не так рисовал себе будущую работу — ему всегда хотелось проектировать частные дома и квартиры, заниматься дизайном помещений. Однако его университетский руководитель посоветовал ему не торопиться: мечты сбываются не сразу, вначале надо заработать себе репутацию, а для этого полезно потрудиться в престижных фирмах. И вот он сидит за столом у окна, выходящего на стену соседнего здания, он — член команды архитекторов, проектирующих гостиницы, музеи, головные офисы крупнейших корпораций в городах, где он никогда не бывал: в Брюсселе, Буэнос-Айресе, Абу-Даби, Гонконге. Конечно, он отвечает только за крошечные составляющие общих проектов — лестницу, вентиляционную шахту, окно или коридор. Его разработки никогда не принадлежат ему одному, и тем не менее он чувствует радость и гордость оттого, что после стольких лет изучения теории и выполнения «бумажных» проектов его детища получают реальное воплощение. Гоголь работает допоздна, выходит на работу и в выходные, вычерчивает планы внутренних помещений на компьютере, пишет спецификации, клеит модели из картона по чертежам. Он снимает студию в районе Морнингсайд-Хайтс — просторную комнату с двумя окнами, выходящими на Амстердам-авеню. Вход найти непросто, исцарапанная стеклянная дверь зажата между киоском печати и маникюрным салоном. Но это — его первая отдельная квартира, и после многолетней жизни в общежитии он чувствует себя королем. Впрочем, в комнате так шумно, что, когда он разговаривает по телефону, его часто спрашивают, не с улицы ли он звонит. Коридор превращен в кухню, но она крошечная, так что холодильник пришлось поставить в комнате. На плите чайник, в который он ни разу не налил воды, на кухонном столе — тостер, который он еще не включал.

Родители переживают, что он очень мало зарабатывает, время от времени отец посылает ему чеки, чтобы он смог заплатить за аренду квартиры. Они были против того, чтобы он поступал в Колумбийский университет, надеялись, что он выберет архитектурное отделение Массачусетского технологического института. Однако после четырех лет в Нью-Хейвене он не захотел возвращаться в Массачусетс, единственное место в Америке, которое знали его родители. Он не желал посещать отцовскую alma mater, не хотел снимать квартиру на Сентрал-сквер, где некогда жили его родители. Он не желал ходить по улицам своего детства, приезжать к родителям на выходные и таскаться на бесконечные пуджа и бенгальские вечеринки. Он хотел идти своим путем.

Он предпочел Нью-Йорк, город, которого его родители почти не знали и о котором всегда говорили уважительно-испуганным тоном. Гоголь несколько раз приезжал сюда с Рут, они ходили в музеи, книжные магазины, просто гуляли. В детстве родители возили их с Соней в Нью-Йорк только один раз, и от той поездки у него почти не осталось впечатлений. Тогда они ездили к знакомым — бенгальцам конечно же, — которые жили в районе Квинс, а те устроили им экскурсию по Манхэтгену. Гоголю было лет десять, Соне около четырех. «Давайте поедем на улицу Сезам!» — попросила Соня и заплакала, когда Гоголь, рассмеявшись, сказал ей, что такой улицы не существует. Он смутно помнил, как они проезжали мимо Рокфеллеровского центра, мимо Центрального парка и Эмпайр-стейт-билдинг, и он высовывал голову из машины, чтобы увидеть верхушки небоскребов. Его родители беспрестанно ворчали и жаловались на шум, на обилие машин и пешеходов, на суету Манхэттена. «Да это похуже Калькутты!» — говорили они. А Гоголю хотелось побегать, погулять в парке, он мечтал, что отец сводит его на один из небоскребов, как в Бостоне, когда они забрались на самый верх Пруденшиал-сентер. Но их выпустили из машины только раз, на Лексингтон-авеню, у индийского ресторана, где они пообедали; следующая остановка была около индийского магазина, там мать купила себе несколько сари из искусственного шелка, индийские сласти и домашнюю утварь с разъемами на 220 вольт для их калькуттской родни. По мнению родителей, больше на Манхэттене делать было нечего. Как ему тогда хотелось сходить в Музей динозавров, проехаться на подземке. Но родителям такие развлечения были совершенно неинтересны.

Однажды Эван, один из чертежников, с которым Гоголь дружит, приглашает его на вечеринку. Он говорит, что на квартиру, в которую они идут, стоить взглянуть даже с архитектурной точки зрения, это огромный лофт в районе Трайбеки[18], спроектированный одним из старших дизайнеров их фирмы. Хозяина лофта зовут Рассел, он старый друг Эвана, работает в ООН и много путешествует, в частности, много лет провел в Кении, поэтому квартира обставлена африканской мебелью, а на стенах развешаны настоящие кенийские маски. Гоголь полагал, что там будет человек сто и можно будет прийти и уйти незамеченным, но они с Эваном задерживаются на работе и приходят, когда вечеринка уже подошла к концу. Гостей осталось не больше десяти, они расположились вокруг низкого кофейного столика и доедают виноград с сыром. Рассел оказывается диабетиком, он вдруг задирает рубашку и делает себе укол инсулина в живот. Рядом с Расселом на полу сидит девушка, от которой Гоголь не может отвести глаз. Она перегибается через стол, отрезает приличный кусок бри и намазывает его на крекер. Не обращая внимания на окружающих, она спорит с мужчиной, сидящим по другую сторону стола. Речь идет о фильмах Бунюэля.

— О, да ладно тебе, — повторяет она. — Просто признай, что он гениален!!

Ее голос звучит резко и одновременно кокетливо, и она явно выпила лишнего. Волосы девушки, пепельно-русые, собраны в узел, из которого выбиваются пряди, красиво обрамляющие лицо. Высокий, чистый лоб, широкие скулы, зеленоватые глаза с темным ободком вокруг радужной оболочки. Она одета в струящиеся шелковые брюки капри и белую блузку без рукавов, оттеняющую ее загар.

— Ну а ты что думаешь об этом? — обращается она вдруг к Гоголю.

Когда он признается, что не видел ни одного фильма Бунюэля, девушка разочарованно отворачивается.

Позже, когда он стоит посреди гостиной, разглядывая внушительного размера черную маску, висящую над металлической лестницей, девушка снова подходит к нему. Сквозь прорези узких глаз и кривящегося рта маски просвечивает белая штукатурка стены.

— Хм, в спальне есть штука пострашнее, — говорит девушка, делая испуганное лицо и широко раскрывая глаза. — Представляешь себе, каждое утро просыпаться и первым делом видеть это чудище?

Она говорит об этом с таким знанием дела, что Гоголь невольно задумывается — она что, подружка Рассела?