Димка взялся за ручку сумки, а я, со всей абсурдностью вдруг проснувшегося такта, выскользнула из купе, чтобы дать людям по-человечески попрощаться. Отправилась, естественно, к Валюшке в ресторан. Там, конечно, ошивался Малой. Щелкал пультом на телевизоре, прокручивая кассету, и бросал косые взгляды на убирающую со столов Валентину. Оба они — И Малой и официантка — разъезжались на выходные по домам.

— А хотите вина? — предложил Малой, — Валя не пьет, а я так хотел за скорую встречу выпить… Всегда жаль расставаться…Хотите вина?

— Снижаешь градус? — спрашиваю, памятуя о прошлом нашем разговоре. — Не, Малой, лучше сока. Мне не настолько жаль!

М-да уж. Электрификация всей страны была полезной вещью, ничего не попишешь. Причем, не попишешь в буквальном смысле. Свеча чутко реагирует на все мои вздохи и отказывает в ровном свете… Спать завалиться, что ли?

Музыкальный стук в окно — именно такой, какой обычно издает Димкин перстень при соприкосновении с окном нашего купе — заствляет вздрогнуть. Мгновенный переполох. Запихиваю дневник под подушку, бросаюсь к зеркалу, потом понимаю, что там меня почти не видно, зато отлично видно с перрона, подскакиваю к окну, опускаю раму.

— Ты?! — ошарашено слежу, как Димка впихивает в щель окна кулёк с продуктами и букетом ромашек, а сам карабкается следом.

— Нет, так я выгляжу слишком неуклюжим. — сдается, наконец, весь уже перемазавшись. — Придется тебе открыть мне дверь. Вагон заперт.

Какое-то время — то самое, за которое я успеваю прийти в себя, — уходит на то, чтоб нам обоим оказаться в вагоне.

— Я пришел извиняться! — сообщает Димка. — Ты рада? Добилась своего, да? Давай мириться…

Ответно протягиваю руку. И вот, в свете дрожащего пламени свечи наши мизинцы совокупляются в ритуальном примирении. Стекло вагона запечатлевает сей торжественный момент и оставляет нас на произвол судьбы, потому что Димка задергивает занавески. Не отпуская мою руку, он смотрит недоуменно. Он явно ожидал другого — бросания на шею, слез, обещаний… Всего того, что, наверняка, продемонстрировала ему уже Ринка. Ведь с ней он тоже мирился… Эх, Димка шалопай, Димка изменник… Знал бы ты, до чего я сейчас тебе рада!

— Ну, — говорю сурово, — Рассказывай. Что тебе про меня наболтали?

— А, фигню всякую, — отмахивается Дима. — Что ты мне никогда не простишь, что по гроб жизни ненавидеть станешь…Я, признаться, даже растерялся и не знал, куда себя девать… Но это же чушь, правда? Она все несколько преувеличила, да? Что я, Ринку, что ли, не знаю…

— Знаешь, — усмехаюсь. — Слишком близко знаешь, как выяснилось.

— За это и хотел извиниться. Некрасиво получилось. Я прямо негодяй какой-то… Вообще, оно само так вышло, понимаешь?

— Понимаю. Со мной тоже частенько случается это «само». — постепенно мне делается невыносимо скучно. — Слушай, может, хватит диалогов из мыльных опер? Никаких обид — мир, дружба, жвачка. Проехали, да?

Димка хватает мою руку, с жаром прилипает губами, поднимает глаза:

— Как приятно встретить на пути нормального человека! Тем более, я слышал, это ваше придурочное голосование окончилось тем, что тебя мне в жены выбрали… — шепчет. Губы возвращаются к моей коже, скользят по запястью, выше… А вот это — стоп! Это ты, дружок, все неправильно понял.

— Не терплю полигамии! — отстраняюсь резко. — Пока оставим эту сторону общения. Расскажи лучше что-нибудь. Почему именно ромашки?

— Специально. — Димка щурится, явно фантазируя. — Для гадания! — оживляется вдруг. — Серьезно. У всех этих ромашек нечетное количество лепестков. Я нарочно считал. Зачем? Ну, если в «любит — не любит» играть начнёшь, всегда «любит» выпадет. Почем я знаю, вдруг начнёшь, да? А вообще, я искал черные розы. Это не для гадания — это просто для красоты. Но таких во всем Киеве не было…А они вообще бывают? О, давай завтра вечером сходим в клуб к моей Мадам? Я тебя познакомлю. Сегодня бы сходили, да полнолуние, оказывается, только завтра…Скажи, ты же удивилась, что я пришел?

Димка снова был собой. Живой, разговорчивый, интересный. Триста раз плевать на то, с кем он спит, и с кем будет спать дальше… Главное, что сейчас он здесь. Не бросил меня одну в безжизненном поезде. Вина, вон, приволок. Веселит, ухаживает по-смешному, всякий раз с вопросом в глаза заглядывает, чтоб проверить, не изменила ли я свое решение. Нет, не изменила. И где-то с день еще точно не изменю. Для профилактики. А потом разберемся…

— Все мы такие. Кстати, вот, например, Абдулов — ценитель роскошных розыгрышей. — говорит Димка, удовлетворенный моим шоком от его появления (конечно же, я рассказала, как была шокирована: мне все равно, а ему — приятно). — Его жена гастролировала с балетом. Так он чуть с ума ее не свел, тем, что в каждом городе после концерта выходил к сцене, вручал ей букет и скрывался с глаз. Ладно, в Питере, так он и в Новосибирск, и в Хабаровск так ездил. Всюду неизменный букет, и исчезнуть, чтоб обратно в Москву попасть. Гонялся на самолете за их труппой.

Историю про Абдулова я слышала уже от Ринки, потому профилактический период мысленно увеличиваю, эдак, до недели. Пусть мои ценители желтой прессы между собой разберутся, а там посмотрим.

— Потряс, да? — продолжает Димка. — Красавец! Вот начну так за тобой ухаживать, не отвертишься…

— Не выйдет, — хмыкаю невозмутимо, нарезая лимон. — В тех городах, где мы выступаем, нет аэропортов. — и тут меня внезапно тянет на сантименты. — Знаешь, в детстве я думала, что самолеты — это большие перелетные птицы. — говорю невыносимо романтичным тоном и сама себе делаюсь смешной…

— А я вообще не думал — не врубается в лиричность Димка. — Ни в детстве, ни в юности, ни в зрелости… Вот только сегодня начал думать — когда осознал, что потерял в своем бездумии. — ан, нет… врубается! — Трясусь в электричке, а перед глазами — твоё лицо. Сонное. А вокруг глаз — морщинки солнечными лучиками…

— Может, это просто кто-то сильно похожий был? Эх, Димка, многоопытный ты охмуритель! Кто ж женщине о морщинах-то говорит?

Так и болтаем. Вино уже прикончено, я все еще непреклонна. Димка успел рассказать уже целых три блистательных аферы чикагских гангстеров, я — пару эпизодов из жизни серебряного века. Я, понятное дело, считаю своим долгом наверстать…

— Слушай! — пьяно тянет Димка, спустя время. — Одну биографию назад, ты обещала пойти со мной покурить!

Выходим в тамбур.

— А помнишь? — щурится Димка. Одно из наших сумасшедших ночных свиданий проходило именно тут.

— Нет. — говорю серьезно. — Девичья память, это когда на утро не помнишь ни одной ночной неприличности… И вообще, проехали! /Хватит, проехали — канул накал!/Забавное место — «анналы»./Тот сумасшедший, что нас рисовал,/Остался доволен финалом/…

Читаю напористо, мощно… Не из выпендрежа, а по глубокому созвучию нынешних чувств тем, которые писали это стихотворенье.

— Слушай, прости мне Ринку, а… Она ведь…