– Я самая счастливая на свете.

Однажды Чио-Чио-сан попросила свою помощницу по хозяйству Судзуки:

– Теперь называй меня мадам Пинкертон. Разве я не похожа на императрицу? Когда мой супруг надевает военную форму, расшитую золотыми галунами, он – вылитый принц.

В те времена чайные комнаты украшали портреты императора Муцухито в военной форме, и поскольку Чио-Чио-сан, не таясь, ставила своего мужа в один ряд с микадо, это не могло не вызывать слухов о ее неблагонадежности. Но Судзуки, услышав ее слова, не стала распространять слухов, напротив, прониклась к ней молчаливой симпатией. В том, что сказала Чио-Чио-сан, была и ненависть к императору, и протест дочери мятежного самурая.

Прошло больше года, как ангел Чио-Чио-сан отправился в путь, и неведомо было, когда он вернется.

Ожидая возвращения мужа, Чио-Чио-сан ходила в храм и на занятия английским языком. Такой привычный для нее Нагасаки теперь превратился в город, невыносимый для жизни. Взоры прохожих, идущих по каменной мостовой, обдавали ее холодом. К тому же надвигалось нищенское существование.

Некоторые говорили: коль скоро брак с американцем не считается действительным, найди себе нового господина и стань его наложницей. К ней даже привели одного богача, который бывал в Америке, но Чио-Чио-сан оставалась непреклонна: я жена Пинкертона и не собираюсь становиться кем-то еще.

Американский консул в Нагасаки как американец испытывал моральную ответственность за поведение соотечественника, он приходил к Чио-Чио-сан и убеждал ее: забудь о Пинкертоне, восстанови отношения с родственниками. Иначе в самом деле останешься одна.

– А я не одна.

Чио-Чио-сан родила мальчика – вылитый Младенец на руках у Девы Марии. Редкие волосики, светло-карие глаза.

Чио-Чио-сан называла мальчика Торабуру[35]– Чайные Глаза. Она хотела забыть о тех невзгодах и неприятностях, которые принес ей брак с Пинкертоном, отвлекаясь на шаловливого Торабуру. Чио-Чио-сан возлагала на мальчика все свои надежды: он должен был помочь матери, которая разрывалась между Японией и Америкой, должен был ускорить возвращение американского спасителя.

Торабуру был ребенком, рожденным «между». Он спал, капризничал, улыбался, пребывая между Японией и Америкой, между гейшей и военно-морским офицером, между восемью миллионами боговками и Иисусом Христом.

Пинкертон на «Аврааме Линкольне» вернулся в Нагасаки. С началом японо-китайской войны американцы сосредоточили свою дальневосточную флотилию в заливе Оура и планировали сохранить полученное преимущество, выступая посредником между воюющими странами.

Чио-Чио-сан украсила комнату цветами, зажгла свечи, нарядила сына, сменила его имя Торабуру на Джой, сделала макияж, став самой что ни на есть красивой, и принялась думать, чем бы ей еще удивить Пинкертона.

Она пришла в такое возбуждение, будто наконец-то вернулась из ссылки, которая длилась три с половиной года. Не могла ни сидеть, ни стоять. Три года – большой срок, а три с половиной – еще больше. Сколько раз ею овладевали сомнения: а вдруг он больше не вернется? И она молилась новому Богу, плакала вместе с Торабуру и даже украдкой надеялась на помощь богини Каннон. Каждый день она со своего холма смотрела на порт. Все глаза проглядела. Это уже не были глаза наивной девушки, которая встретилась с Пинкертоном. Грусть сменялась в них надеждой, надежда – грустью; от слез и улыбок у нее появились морщины – совсем другое лицо.

За годы и месяцы тоски и нетерпеливого ожидания Чио-Чио-сан до боли осознала: я люблю его. И именно потому что люблю, я и смогла выдержать одиночество.

Она часто вспоминала короткий медовый месяц, проведенный с Пинкертоном. Как он смотрел на луну, курил сигару, как говорил: «Иди ко мне, моя Лунная принцесса Кагуя-химэ». Как нежно обнимал ее за плечи и учил всевозможным поцелуям: американским, французским, итальянским и прочим. Она вспоминала его широкую грудь, сладко пахнувшую одеколоном, его улыбку, когда он шептал ей по-японски: «Тебе нравится? Ты красивая». Как поразил его узел на поясе ее кимоно и он сказал, что хочет развязать его сам. Разве на такое способен японский мужчина?

Вот он взбежит на холм, увидит ее и Торабуру – и что он скажет прежде всего, что сделает? Может, прольет на нее ливень из тысячи поцелуев и задушит в объятьях? А Торабуру испугается и убежит.

Но Пинкертон не появился в полном ожиданий доме на холме. Пойти самой в порт – поступок продажной женщины, поэтому три дня она ждала, почти не сомкнув глаз, но цветы завяли, а свечи выгорели.

Чио-Чио-сан стала беспокоиться и пошла к консулу. Консул вручил ей пачку денег и передал слова Пинкертона: «Спасибо за красивые воспоминания. Желаю тебе счастья».

Чио-Чио-сан не прикоснулась к деньгам.

– Разве без него я могу быть счастливой? – сказала она.

Когда Пинкертон шептал ей на ушко сладкие слова, любовь Чио-Чио-сан была еще нераскрывшимся бутоном. Он научил ее искусству сиюминутной радости. Он говорил ей: забудь о предках, забудь о потомках, погрузись в беспечную жизнь. В этом и заключался принцип рационального стремления к удовольствию, по-американски. Но цветы любви Чио-Чио-сан начали понемногу раскрываться уже после того, как Пинкертон высосал из них весь любовный нектар и покинул гнездо. И в тот момент, когда любовь Чио-Чио-сан достигла наконец такой силы, что смогла соответствовать мужской силе и принципам Пинкертона, у него осталось только воспоминание о любви.

А затем произошла случайная встреча, которая тихо опустила Чио-Чио-сан на самое дно.

В консульстве появилась блондинка и сказала:

– Отправьте, пожалуйста, телеграмму моему мужу, лейтенанту Пинкертону. – И четко продиктовала текст телеграммы, так что Чио-Чио-сан услышала каждое слово: – «Встретилась с ребенком и няней тчк он хорошенький зпт возьмем его воспитаем Америке тчк».

Чио-Чио-сан поняла, что американка – законная жена Пинкертона. Судя по всему, в ее отсутствие женщина встретилась с Торабуру и Судзуки. Вполне вероятно, что Чио-Чио-сан была готова смириться с судьбой, отбирающей у нее не только мужа, но и сына. Она тихо сказала побледневшему консулу:

– Передайте, пожалуйста, привет господину Пинкертону. А его супруге – пожелайте счастья.

– Что вы собираетесь делать? – спросил ее обеспокоенный консул.

Чио-Чио-сан, склонив голову в низком поклоне, ответила:

– Буду жить танцами, – и ушла.

Поглядев в лицо сыну, она сказала:

– Ты теперь больше не Торабуру – Чайные Глаза и не Джой – мальчик радости, ты Сороу – горе, – и прижалась щекой к его щеке.

Мальчик пока мог только понять, сердится его мать или радуется, и с недоумением смотрел на ее полное грусти лицо.

– Ты ребенок, рожденный «между», поэтому, как перелетная птица, ты будешь летать между папиной и маминой странами. Мама попросит милосердия у богини Каннон, чтобы та приняла ее в том мире. Даже если мамы больше не будет на этом свете, ее душа всегда будет рядом с тобой. Душа легче, чем воздух, и никому не мешает, поэтому возьми ее с собой в папину страну. Да полюбит тебя новый бог в стране свободы и равенства.