Офицер снова козырнул и ушел. Твердым, почти парадным шагом. А ведь наверняка хотелось побежать.

– Разведка, ты где так лихо научился шпрехать по-ихнему? – спросил старлей.

– Учителя были хорошие.

Старлей стянул с головы танковый шлем, потер ладонью мокрую от пота голову.

– Пойду своему начальству докладывать. Рация плохо работает, помех полно.

Разведчики встретили Игоря вопросами.

– О чем говорили?

– О сдаче через час.

Видимо, старлею удалось связаться по рации с командованием. От танков прибежал молоденький танкист.

– Велено передать, чтобы мирным жителям преград не чинить, выпускать.

– Поняли, исполним.

К исходу часа из города потянулись жители. Сначала старик со старухой, толкавшие перед собой коляску с нехитрыми пожитками. Следом женщина с младенцем на руках. Из переулка выглядывали другие. Опасались русских, смотрели, как пройдут первые. А кто будет стрелять по старикам и женщине с ребенком? Так и прошли, оглядываясь, – не выстрелят ли в спину? За ними потянулись другие, уже посмелее.

– Так, парни. Становимся по обе стороны дороги. Стариков, женщин, детей – пропускать. А мужчин задерживать, будем досматривать.

– Можно вопрос? Зачем?

– Могут выходить переодетые солдаты, особенно СС. Они-то знают наше к ним отношение.

Сначала из города тоненький людской ручеек тянулся, потом он увеличился. Игорь сам на обочине дороги стоял, в проходящих жителей вглядывался. Увидел молодого, лет тридцати, немца с ребенком на руках.

– Ты! – ткнул пальцем. – Стоять! Твой ребенок?

Мужчина остановился, рядом с ним женщина застыла.

– Это мой ребенок, господин офицер. Он сам попросился помочь!

Игорь не офицер, перевести на немецкие чины, так фельдфебель.

– Заберите ребенка и следуйте дальше. А ты выйди.

У немца глаза не столько испуганные, сколько злые.

– Пиджак сними, подними рубашку.

Разведчики поближе к Игорю подошли. Немец нехотя пиджак стянул. Проходящие жители смотрели с испугом. Немец за пуговицы рубашки взялся, начал расстегивать. Потом руку в брючный карман резко опустил. Стоявший рядом ефрейтор Харитонов вскинул «ППШ».

– Только дернись, сука немецкая! – выругался он.

Угроза и без перевода понятна. Немец руки поднял. Игорь обыскал, из брючного кармана «вальтер» достал. У рядовых солдат таких пистолетов не было. Те, кому пистолеты из рядового состава положены – артиллерийская прислуга, водители, связисты, имели «парабеллумы». Игорь рубашку на немце рванул. Так вот оно что! Под левой подмышкой татуировка – группа крови и резус. Такие наколки делали у всех эсэсовцев, чтобы при ранении не тратить время на определение.

– Иди впереди. Харитонов, конвоируй.

Пленного отвели к командиру танковой группы.

– Товарищ старший лейтенант! – доложил Игорь. – Эсэсмана в толпе беженцев выявили.

– Он тебе что, документы показывал? – удивился танкист.

– Документов при нем никаких нет.

– Тогда объяснись.

– Так татуировка у него под левой подмышкой.

Для убедительности Игорь немцу приказал:

– Хенде хох!

Немец руки поднял, старлей сам убедился.

– Ну и что? У меня тоже наколка есть на груди, глупость подростковая.

Игорь понял, что танкист не в курсе.

– Такие наколки только в СС делают.

– Ах, ты…

Танкист выругался матом, выхватил «ТТ» из кобуры и выстрелил эсэсману в голову.

Все происходило на глазах у проходящих немцев, буквально в полусотне метров. Истерично закричали женщины, заплакали дети.

– Поди их успокой. А впредь ко мне не води. Коли попадаться будут, собери под охраной да куда-нибудь в овраг или вон под мост и всех в расход. И власовцев тоже!

Игорь с Харитоновым к дороге подошел, поднял руку.

– Ахтунг! Вам не следует бояться. Мы расстреляли эсэсмана. Так будет с каждым из них. Если выявим простого солдата, он пойдет в лагерь для военнопленных. А с мирными жителями Красная Армия не воюет.

Женщины успокоились, стали шикать на детей. Один мальчуган лет семи никак не мог успокоиться. Русские танки рядом, на его глазах молодого мужчину расстреляли. Зрелище не для детских глаз. Игорь пошарил в кармане, вытащил кусок пиленого сахара, протянул мальчугану.

– Битте!

Мальчишка спрятался за мать.

– Возьмите, отдайте ему.

– Данке.

Женщина нерешительно взяла сахар, пошла дальше. Харитонов, на глазах которого все происходило, бросил:

– Они наших детей в избах сжигали, вешали. А ты ему сахар! Лучше бы мне отдал.

– С детьми воевать хочешь? Так догони, выстрели, он же немец!

– Да я так! – смутился ефрейтор.

– Разве ребенок в чем-то виноват? Может, его отец с нами воюет, не исключено. А вот пройдет много лет, и он этот кусок сахара от страшного русского вспоминать будет.

– Ты как замполит, старшина.

– Мы на чужой земле все теперь замполиты.

Видимо, из домов за прохождением беженцев наблюдали. Эсэсман был первой, пробной птичкой. Потому как больше ни эсэсовцы, ни солдаты не наблюдались.

Время ультиматума уже истекло. Ровно через час снова показался офицер с белым флагом. На встречу с ним – танкист. Игорь рядом пристроился. Остановились в трех метрах друг от друга, козырнули.

– Комендант города согласен на почетную сдачу, – объявил офицер.

– Что значит почетную?

– Офицерам должны оставить личное оружие и награды.

– Награды пусть оставляют, как и погоны. Офицеры в лагерях для военнопленных содержатся отдельно от рядовых. А оружие придется сдать.

– У меня последний вопрос. Мы видели, как вы убили беженца.

– Он не беженец, переодетый эсэсман. Обычных военнослужащих никто не тронет. Всем гарантируем жизнь, раненым окажут медицинскую помощь.

– Комендант просил передать – через час все подразделения выйдут под белым флагом.

– Выходят с личным оружием, у крайнего дома сдают.

– Яволь!

Офицер пошел к домам. Танкист повернулся к Игорю.

– Катков, организуй со своими людьми пункт приема оружия. Все лучше, чем воевать.

– Так точно!

Старший лейтенант ушел доложить командованию по рации, что немцы согласились сдаться, штурма не будет. Штурм – это всегда потери, причем для атакующих большие, чем для обороняющихся. Те в домах, траншеях сидят.