София изучала ногти.

– Не расскажешь – поставишь под угрозу всех нас, – напомнил ей Николас. – Я не смогу защитить вас, если не буду знать, что впереди.

Девушка с раздраженной миной опустила руки обратно на колени.

– Хорошо. Это пожар. Горит с самого утра. Великий Нью-Йоркский пожар. И ты бы это знал, если бы уделил хоть немного времени своему образованию.

– Если бы меня учили чему-нибудь еще, кроме того, как не быть убитым, не раскрыть наш секрет и как завязывать Джулиану галстук, я бы тоже что-то помнил, – огрызнулся он в ответ.

Среди оглушительных вспышек, искрящихся между ними, Этта моргнула, пытаясь вспомнить, что сама об этом знает.

– Что загорелось? – спросила она. – Чтобы поднялось столько дыма, это должно быть что-то огромное.

– Вся западная часть города, – ответила София после очередной затянувшейся паузы. – Насколько я помню, пожар вспыхнул этим утром: двадцать первого сентября. К этому времени, вероятно, город выгорел на четверть.

Не в первый раз Этта подумала, как странно, должно быть, Айронвудам жить за пределами нормального течения времени, знать все, что было до них, и почти все, что будет происходить до определенного дня после. Наверное, так гораздо легче вкладывать деньги, покупать дома и подбирать сражения к выгоде всей семьи.

– Из-за чего все началось?

– Смотря кого спросить: англичане думают, один из шпионов Вашингтона. Якобы некий ублюдок устроил поджог, когда армии пришлось покинуть город.

В то время, когда, казалось, все делали из дерева, могло бы хватить одной искры. Этта потерла лоб, глядя на Николаса. Он развязал шейный платок, оставив его висеть на плечах, рубашка разошлась спереди, открывая полоску теплой кожи. Одежда юноши была поношенной и помятой от многодневной работы и путешествий, но его это, казалось, не беспокоило, даже когда София захлопотала над своим платьем, выбивая дорожную пыль из подола. Она вспрыснулась какими-то духами, но Этта сосредоточилась на запахе, исходящем от него, – прохладный бриз, солнечный свет и ром.

Если беспокойство Софии проявлялось в том, что она беспрерывно сцепляла и расцепляла руки на коленях и нетерпеливо подергивала ногами под юбкой, то Николас, казалось, ушел в себя. Тревога, которую она заметила на его лице при высадке на берег, очень отличалась от теперешней; когда Николас предупреждал ее, чувствовалось, что он затаил на Айронвуда злобу, ощетинившуюся раздражением. Теперь он теребил пальцем верхнюю губу; взгляд уперся в проносящийся мимо пейзаж, но казалось, юноша ни на чем не сосредотачивался.

Этте думалось, Николас может сосчитать все, что его нервирует, на пальцах одной руки или даже на одном пальце. Он мог вытерпеть Софию и казался готовым ко встрече с Айронвудом; из-за чего же тогда выражение его лица сквозило таким холодом?

Не желая больше сидеть в невыносимой тишине незнания, она спросила:

– Вы видели Нью-Йорк до пожара?

Идиотский вопрос. Она знала, что он бывал в Нью-Йорке, даже жил здесь некоторое время. Джек выложил ей, когда рассказывал о членах команды. Удивительно, какой ничтожной можно почувствовать себя, когда на тебя даже не смотрят. Секунду Этта была уверена, что он не сбирается отвечать, а просто продолжит смотреть в окно, но потом получила короткое:

– Однажды.

– И как вы его находите? – надавила Этта, сосредоточившись на своем раздражении, чтобы оставить себе возможность не признавать подкрадывающейся обиды.

– Мерзость.

К ее удивлению, София сказала:

– Единственное, в чем мы сходимся. Здесь помои и мусор бросают прямо на улицу, надеясь, что их сожрут скот и паразиты, а то, что останется, смоет в реки дождями. Запах города чувствуется за несколько миль до того, как он попадет в поле зрения. Запах дыма хоть как-то это смягчает.

Вот и правда о прошлом, поняла Этта: в разы тише, темп жизни сродни ползанию, а запах людей и городов просто невероятный. Ее нос еще к нему не привык.

К тому времени, как они докатились до остановки и повозка качнулась под весом кучера, слезавшего с облучка, чтобы открыть дверь, Этта была готова разбить череп о землю, лишь бы унять чудовищную головную боль. София спотыкалась на нетвердых ногах, цепляясь за плечи идущей впереди Этты. Николас замыкал процессию, передав маленький мешочек с чем-то похожим на деньги кучеру, занявшемуся лошадьми.

Дым вытеснял воздух, постоянный бриз гнал его через рябящую воду Ист-Ривера. Этта чувствовала его у себя в горле.

Из-под непреодолимого запаха горелого дерева проступала сладковатая вонь гнили и горячего навоза, но Этта не была уверена, исходила ли она от горящего мусора или от солдат, маршировавших мимо. Впервые увидев ярко-красные пятна, разбросанные по холмистому зеленому пейзажу Лонг-Айленда, она удивилась. Девушка сразу узнала знаменитые красные мундиры – униформу британских солдат, которые все маршировали через города, патрулировали дороги, останавливали их и читали документы, которые кучер подавал им на каждом посту.

Этта разглядела аккуратную бело-золотую отделку на их лацканах, сияющие пуговицы, идущие вдоль кремовых жилетов, надетых под низ. Бриджи и чулки были забрызганы дорожной грязью, а на лице каждого отражалась одна и та же смертельная усталость, с которой они копошились вокруг причала плоскодонного парома, командуя переправой толпы, стремившейся прочь из горящего Нью-Йорка.

– …Готовы сжечь его дотла, лишь бы нам не достался, а?

– …Умышленно, огонь охватил все от Бродвея до Гудзона, распространяясь к северу и западу, все приличные таверны погорели…

Этта повернулась, когда двое солдат прошагали мимо, склонив друг к другу головы.

Увидев ее, они оба вежливо кивнули и продолжили свой путь, не обронив ничего, кроме:

– Добрый вечер, мэм.

Лица под черными шляпами оказались на удивление молодыми – почему она всегда думала, что в прошлом все должны быть старше нее? Во все времена войны ложились на плечи молодых.

После недолгого торга паромщик согласился совершить последнюю поездку через реку, прежде чем настанет ночь и он отправится домой. София рванулась вперед, словно выстрел, пропихиваясь на низкую плоскодонную посудину. Краем глаза Этта заметила руку – Николас предложил ей помочь сойти вниз. После недавней отстраненности Этте не особенно понравилось подтверждение его галантности, и она устремила свой взор на лес плывущих по реке мачт и парусов.

Контуры этого Манхэттена не давали определить, где именно они находились; и у Этты что-то резко сжалось глубоко внутри от того, что она не могла сориентироваться в городе, в котором выросла. Отрезок от самой оконечности острова, который она знала как Бэттери-парк, его вид… Она закрыла глаза, представляя Бруклинский мост, протянувшийся над головой, веер тросов, крепкие каменные своды. Но когда она снова их открыла, вокруг не оказалось сияющих окнами небоскребов, упирающихся в лиловое вечернее небо. Дым окутывал не фасады роскошных высотных апартаментов. Ни одно из зданий, казалось, не превышало нескольких этажей. Двое паромщиков провели их по реке, брызгая и шлепая длинными веслами, – ничего похожего на механический рев моторов современных паромов. Без скоростных трасс и машин было оглушительно тихо. Этта подняла глаза, почти ожидая увидеть над головой самолет.