легких. Может, я и русский, но в Сибири все равно чертовски холодно.

Я смотрю на свет, пробивающийся через стены ямы. Да, причина, по которой они называют это место ямой, заключается в том, что это буквально так и есть. Раньше здесь добывали кобальт, а теперь на дне находится тюрьма. Так что, если вам каким-то образом удастся освободиться от прутьев, цепей, охранников с пистолетами и колючей проволоки, вам нужно всего лишь подняться на пятьсот футов по отвесной скале, чтобы вырваться на свободу.

Меня везут в камеру в главном тюремном крыле. Блок находиться в тишине когда они это делают. Никаких свистков. Никаких оскорблений. Как я уже сказал, в этом аду я-дьявол.

Вернувшись в камеру, те же семеро мужчин сняли с меня цепи и заставили встать на колени. Они снимают остальные кандалы. Я чувствую дуло пистолета у своей шеи, когда они отступают, а затем захлопывают дверь.

Когда они уходят, я слышу тихий смешок. Я поворачиваюсь и вижу лицо, которого не узнаю, — новый охранник.

— Хорошие чернила, — хихикает он. Все свое пребывание в одиночной камере я провел без рубашки. Я прослеживаю за его взглядом и понимаю, что он смеется над сине-зеленой бабочкой на моем плече.

— Ты сделал это для своего парня? — Он усмехается.

— Нет, — улыбаюсь я. — Для твоей матери.

Его улыбка исчезает.

— Следи за собой.

Я просто смотрю на него.

— Это татуировка для девушек, — ворчит он. — Зачем она тебе?

Я игнорирую его и начинаю поворачиваться.

— Ты девушка? В этом все дело? У тебя киска между ног?

— Хочешь зайти сюда и посмотреть поближе? — Огрызаюсь я.

Он хихикает.

— Как насчет этого, ублюдок? — Он вытаскивает из кармана бронежилета складной нож. — Как насчет того, чтобы я отрезал тебе яйца и сделал пизду, да?

Я закатываю глаза и снова отворачиваюсь. Он молод и самоуверен. Он пытается что-то доказать, начав дерьмо с самым крутым парнем в этом месте. Я уверен, что он где-то читал что-то о том, что он “альфа-пес” или что-то в этом роде. Но для меня он просто щенок. Он не представляет угрозы. Он меня не беспокоит.

Здесь я-альфа-пес. Бесспорно.

— Ты сделал эту пиздатую татуировку для девушки?

Я напрягаюсь. Он хихикает.

— Dа, да? Ты сделал татуировку, чтобы попытаться получить немного пизды?

Я все еще игнорирую его, но чувствую, как мой пульс бьется немного сильнее, немного горячее. Охранник хихикает, стуча ножом по решетке.

— Эта девушка… она шлюха?

Моя челюсть скрежещет. Он ходит по краю. Все еще отвернувшись от него, когда открываю рот.

— Может, стоит спросить у твоей сестры, знает ли она ее?

Стук ножа о прутья прекращается, и я слышу, как он шипит.

— Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул?

Я поворачиваюсь, нежно улыбаясь ему.

— Я только хочу сказать, что рад за твою сестру. Хорошо, что она нашла работу, занимаясь тем, что у нее получается лучше всего.

Его губы скривились в усмешке.

— Может быть, я найду эту твою шлюху, да? Может быть, когда я уйду в отпуск в следующем месяце, я сделаю своей работой найти эту девушку и трахнуть ее во все дырки…

Он едва успевает моргнуть, как я оказываюсь у решетки. Он кричит, но слишком поздно. Моя рука уже метнулась между ними и схватила его за горло. Я с силой прижимаю его к решетке, ломая ему нос и разбивая губы. Он снова кричит. Но затем я выхватываю нож из его руки, переворачиваю его и глубоко вонзаю в шейную артерию. Крики переходят в испуганное бульканье, когда он вцепляется в мою руку.

— Ты никогда не прикоснешься к ней, — шепчу я ему на ухо. — И когда я увижу тебя в аду, я планирую, делать это с тобой снова, и снова, и снова…

Я поворачиваю нож, когда жизнь исчезает из его глаз. По коридору несутся охранники, кричат на меня, выхватывая пистолеты. Я бросаю мешок с дерьмом на землю, наблюдая, как он истекает кровью, и отступаю. Дюжина пистолетов нацелена на меня, когда они открывают дверь моей камеры и врываются внутрь.

Избиение продолжается, и продолжается, и продолжается. Я обмяк и почти без сознания, когда меня тащат обратно в одиночную камеру. И на этот раз я знаю, что это будет гораздо дольше, чем четыре месяца. Но на самом деле это не имеет значения. Я закрываю глаза, думаю о своем маленьком ангеле-хранителе и теряю сознание.

Настоящее время:

Свет мягко просачивается сквозь окна кабинета. На самом деле все эти, окна меньше для эстетики и больше для того, что бригадир мог видеть всех рабочих на машинах внизу. И это место заброшено уже несколько десятилетий.

Комната внутри склада временами кажется странной. В темноте это почти как в тюрьме. Только значительно удобнее. И гораздо менее холодно, чем в Сибири. В дневные часы прозрачный циферблат часов в дальнем конце склада пропускает свет прямо в кабинет, который служит мне квартирой. Но утром все вокруг купается в мягкой дымке света.

Я поворачиваюсь и улыбаюсь. Мне все еще кажется странным это делать. Раньше я никогда в жизни не любила улыбаться. И за это в тюрьме тебя могут убить. Даже если все остальные называют тебя Зверем.

Но вдруг меня осеняет: я один в постели. Я вскакиваю, ощущая панику и ярость. Но я слышу скрип металлической двери. Мои глаза устремляются к дальней стене, и свет внезапно льется из люка в потолке, который ведет на крышу.

Из открытого люка высовывается длинная и гибкая босая нога. Босые пальцы ног находят первую ступеньку настенной лестницы. Когда Нина осторожно спускается обратно в офисную квартиру, я выдыхаю.

— Тебе нельзя туда ходить, — рычу я.

Она испуганно ахает, поворачиваясь на лестнице, чтобы увидеть меня. Но потом она улыбается. ”

— Ты проснулся.

Она спрыгивает вниз и поворачивается, чтобы улыбнуться мне. Она просто снова надела мою огромную, негабаритную футболку. Это похоже на платье на ней, но оно все еще достаточно коротко, чтобы я мог почти схватить за вершину ее тугой маленькой задницы. Я все еще вижу, как ее соски торчат из-под ее.

— Тебе туда нельзя, Нина, — ворчу я.

Она выгибает бровь, останавливаясь передо мной.

— Да, можно.

Я смотрю на нее, и она улыбается.

— Я не твой пленник, Костя.

— Я могу привязать тебя к кровати и изменить это.

Она краснеет. Ее зубы скользят по губам. Я подхожу к ней и кладу руки ей на бедра.

— Там очень опасно.

— Вообще-то, здесь