для средних веков. Но при этом победоносные битвы на вашей армии сказываются только в лучшую сторону — обескровить или измотать её в серии сражений практически невозможно.

Люди все равно побегут задолго до того как общее количество потерь одной из сторон превысит 10%, так что «Пиррова победа» — случай уникальный, и до Нового времени никем не повторенный.

Впрочем Пирра можно понять. Он потерял 3–5% солдат, что укладывается в наши расчеты, для армии победительницы в тяжелом сражении. Но ведь он потерял первые ряды фаланги — несколько сотен самых опытных, самых умелых и одоспешенных солдат. И это много. Это половина мужского населения крупного города. И новые из земли не вырастут — это действительно тяжелый удар, ставящий под вопрос возможность продолжения кампании.

Но в условиях европейского средневековья, если ты разбил хоть мадьяр, хоть викингов — ты просто предлагаешь взятым в плен воинам присоединиться к тебе на некоторых оговоренных условиях. Тем более это хорошо работает во времена перед Бургундскими Войнами — когда армии состоят из одинаковых, по сути, рыцарей, часто родственников. Или деклассированных наемников, которым плевать на цвет знамени нанимателя.

И только швицы, со своим зверским правилом не брать пленных, ломали всю систему.

Наука побеждать. Или «Ваша армия разбежалась, милорд»

На картине — Наполеон, отдающий честь трупам французских солдат. Очень патриотичная картина, можно прослезиться, даже если ты мужик — общество одобрит.

Возможно, вы заметили, что в своих рассказах, я стараюсь персонализировать людей. У меня мало подробных разборов маневров, подсчета количества пушек или «копий». Нет сравнительного анализа преимуществ «люцернского молота» перед фальшионом, и так далее. Это не только потому что это скучно, это еще и потому что побеждает не количество. Не качество железа. И даже не организация (ну не всегда, то есть). Побеждают люди.

Я рассказываю про людей. И делаю это как могу, как умею, как понимаю. Но я, конечно, могу во многом и ошибаться. Все же люди штука сложная. Особенно, люди перед лицом опасности.

В опусе про Грансон, я оставил герцога бургундского Карла, и вас, читатель в некотором недоумении рассматривать тучи пыли, поднятые убегающей пехотой, которая даже не вступила в ближний бой.

Как ни странно, но это странная картина, не такая уж и редкая. Люди постоянно убегали с поля боя. И дело даже не в складе характера, недостаточной мотивации, или здравом смысле. Дело, видимо в базовых инстинктах. Ну, не нравится людям находиться в месте страшном с виду, и опасном по ощущениям.

Даже железобетонные красные командиры Великой Отечественной, в мемуарах, часто подчеркивают что бежавший раз, еще не паникер. Вспоминают и себя, описывая часто свой первый бой, или попадание под артиллерийский обстрел. В общем, когда ты испуган, ты не то что бежишь, летишь ног не чувствуя. Еще часто люди утверждают, что умом понимают, что надо остановиться, даже не то что вернуться, а элементарно залечь, так как бегут по открытой, простреливаемой местности. Но не могут. Это, так то, психологический факт, поддавшиеся панике люди не контролируют себя.

А поддаться панике в том мясорубном цеху, который из себя представляли античные или средневековые сражения, было не труднее чем сейчас. Бежали часто, помногу, все и всегда.

Античные историки утверждали, (это было правда до Пелопонесской войны, во время этой войны накал ожесточения достиг уровня игнорирующего даже здравый смысл) что в половине случаев битвы между полисами, даже не доходили до рукопашной схватки.

Ну то есть все собрались, построились. Все приличные люди, биться надо, сами так проголосовали, за общей интерес. Но тут вдруг начинают в голову лесть мысли нехорошие — ой вэй, а вдруг враги сильней. И эта неопределенность дурацкая заставляет искать альтернативные пути. Вспоминают о такой хорошей вещи, как диалог. Консенсусы там всякие.

Но это еще нормально. Одно дело нежелание драться, и совсем другое — внезапное повальное бегство. А ведь часто бывало и так, что час назад суровые войны, спаянные крепкой дисциплиной, дружно требующие крови врага, вдруг увидели врага. И уже, не менее дружно, бегут прочь, бросая копья, которыми даже ни разу не ударили в щит противника.

Примеров тысячи. Любопытно, что византийцы, даже имели примету — чем отряд яростнее кричит о желании схватки, тем скорее он побежит во время этой самой схватки.

Бежали все. И даже русские. Просто о таких, весьма коротких и скучных битвах редко упоминают историки. А сам факт повального бегства профессиональная область скорее психологии и социологии.

Для наглядного примера, можно посмотреть на битву при Чашниках 26 января 1564 года. Там была еще битва в 1567, не путать.

Диспозиция — идет Ливонская война. Вообще Ливонская война — это даже не котел, а целое озеро крови и прочих неприятных людских субстратов, её вот так не расхлебаешь. Все сложно. Пока просто достаточно принять, что на момент битвы при Чашниках, Ливонская Война, в общем, складывается для Москвы достаточно удачно. На престоле — царь Иван Грозный, он уже взял Казань, отжал у ливонцев множество крепостей и имеет хорошие аргументы в виде продвинутой артиллерии, надежных стрельцов и боевитых бояр. Если бы не повальная коррупция и сепаратистские устремления, то вообще бы было хорошо. Но когда коррупция — все всегда плохо. Одна у царя надежда — Петр Шуйский.

Петр был мужик тертый. Начал службу еще с казанских походов, служил отчизне яростно. И именно Петр должен был провести войско под Оршу, что бы там усилиться подкреплениями, и ополченцами из Смоленска, оружие для которых он вез с собой. После этого возглавить объединенные силы и добить ливонцев. Именно, что добить. Навстречу Петру Шуйскому и его войску выскочил, судя по всему, просто крупный конный отряд, с задачей помешать продвижению русской армии.

Еще раз — война идет хорошо, корпус Шуйского опытные ветераны, усилены крупными и хорошо вооруженными подкреплениями. Двигаются против врага, войска которого уже не раз терпели поражения от русских. Полководец опытен и победоносен. Ничего не предвещало беды.

А потом на них внезапно выскакивают литовцы. Далее версии разнятся. По русской версии, авангард Шуйского, не приняв боя, отступает к основным силам. Войско, растянувшееся на марше, охватывает паника, которую командиры не сумели пресечь. Сначала отдельные отряды, а потом и все войско бежит.

Разгром страшный. Потерян огромный обоз с оружием, драгоценная артиллерия, восстановить которую так и не удастся до конца войны. Жертвы среди людей оцениваются русскими летописями в несколько сотен человек. Петр Шуйский, наиболее видный полководец Ивана Грозного погиб.

Для объективности, версия Великого Княжества Литовского сильно отличается. Например, они утверждают, что бой все-таки был. И, конечно режут правду матку о русских потерях — 9000 русских было зарублено. Самих литовцев, кстати, по этой версии было около 6000 тысяч, но источники позволяют говорить не более чем о 500 конных литовцев которые могли оказаться вообще в той области. Что еще позорнее, конечно.

В любом случае, это поражение Москвы трудно переоценить. Оно буквально переломило ход Ливонской Войны, результатом которой стали очень серьезные территориальные, людские и политические потери для Ивана Грозного.

Но, как не трудно догадаться, сражение это не очень известно. Зато битва при Молодях, где русские полки напротив, проявили удивительную стойкость, сейчас достаточно часто встречается. По крайней мере мне.

Но в том то и дело, что стойкость это удивительна, и вообще-то, обычным, здравомыслящим, людям не свойственна.

На протяжении веков сильные мира сего думали. Думали о разном, но много и часто, о том, как бы заставить других людей убивать и умирать за свои интересы.

Сейчас у нас есть серьезная социальная мотивация. И я остановлюсь на этой фразе.

Но если взять средневекового человека, чей мир кончался окрестностями его селения, и попытаться его мотивировать для похода в дальние края, с серьезными шансами там умереть… То я даже не знаю, как это сделать.

Я могу понять застарелую вражду между соседями. Жажду наживы как двигатель мобилизации —