Катя подняла голову и увидела, что Артур внимательно разглядывает ее.

— Ты проснулся? — спросила она.

— Как видишь. У меня есть ощущение, что ты сегодня какая-то не такая.

— А какая?

— Тебя что-то беспокоит.

— Моя судьба.

— Вот оно что, — протянул Артур. — Самая бессмысленная на свете вещь — волноваться из-за своей судьбы.

— Почему же самая бессмысленная? — вдруг мгновенно наполнилась раздражением Катя.

— Твоя судьба… она с тобой, она проявляется каждый день. Ты ее никак не можешь потерять. Это же не зонтик, который ты оставила в автобусе. Чего о ней волноваться?

— Тебе легко, — с обидой протянула Катя, — у тебя никого нет, ты ни с кем и ни чем не связан. Сегодня ты можешь быть с одной, завтра — с другой, сегодня ты можешь быть в одном месте, завтра — в другом. И никого это совершенно не волнует. А у меня двое детей. И муж, — после короткой паузы добавила она Петра в этот скорбный перечень.

— Ну и что? — пожал плечами Артур.

— Как ну и что?! — уже накаляясь, как кипятильник, почти завопила она. — Куда я их дену? Как они будут без меня?

— А куда ты раньше девала это хозяйство?

— Раньше все было по-другому.

— Послушай, чего ты беспокоишься? У тебя же сейчас нет этих проблем…

— Через неделю будут, — зло пробурчала Катя.

— Так через неделю ими и займешься. Зачем же сейчас отравлять этими скучными делами жизнь? Ты же все равно в эту минуту ничего не решишь.

— Не решу, — глубокий вздох Катя подтвердил правоту Артура.

— Так какой же смысл портить себе такие замечательные дни? Знаешь, люди очень странные создания, они все делают для того, чтобы испоганить себе жизнь. Им еще нескоро предстоит операция, а они уже заранее ложатся в постель, принимают лекарства, которые им никто не прописывал, пишут завещание, начинают оплакивать свою несчастную судьбу вместо того, чтобы наслаждаться и веселиться, пока есть возможность. Вспомни, сколько у тебя на протяжении всех этих лет было самых разных сложных моментов. И ничего, выкручивалась. И на этот раз что-нибудь придумаешь. Жизнь всегда как-то устаканивается. Ну, давай, если желаешь чтобы тебе было легче, вместе начнем рыдать — что делать бедной и несчастной Кате, кто ее будет так хорошо трахать, когда я исчезну? А хочешь я тебе подскажу один из выходов? Он прост если будет невтерпеж, заведи любовника. А лучше всего — брось мужа.

— Ты с ума сошел!

— С ума сойдешь ты, если с ним останешься. Он не нужен тебе, через месяц ты его будешь ненавидеть.

А ведь не исключено, что так и будет, эта мысль обдала все ее существо жгучей струей стужи.

— Нет, я его не оставлю, и я его люблю, — упрямо, словно убеждая в этом не то себя, не то Артура произнесла Катя.

Артур ничего не ответил, он безучастно исторгал дым изо рта, и Кате стало обидно, что ее любовнику нет никаких дел до мучающих ее проблем.

— Конечно, что тебе до моей жизни? — выпустила она из себя коготки обиды, — я для тебя лишь маленький эпизод в твоей бурной биографии любимца женщин. Кстати, сколько их уже у тебя было? Сто, тысяча? Теперь я понимаю: тебе плевать на всех женщин, с которыми ты спишь. Потому-то ты так легко от них и уходишь.

Артур сел на кровать и его эрегированный член, словно дуло пистолета, нацелился прямо ей в грудь.

— Ты не совсем права, мне вовсе не плевать на женщин, с которыми я сплю. Я никогда не сближаюсь с женщинами, если они мне безразличны. Но я уважаю тебя и не вмешиваюсь в твою жизнь. Ты — свободный человек, а свободный человек сам решает свои проблемы, никому их не навязывает.

— Заладил одно и тоже, как попугай, — не скрывая злости, проговорила Катя. — Только и слышишь от тебя одно слово — свобода, свобода. А что это такое — быть одной, когда тонешь?

— В том числе, — вдруг непривычно жестко сказал Артур. — Научись плавать и тогда не утонешь. А если люди не хотят ничему учиться, зато при любом самом малюсеньком шторме начинают вопить: «Тонем, на помощь!», то тогда, извини, я в такие игры не играю. Я не обязан никому помогать. Почему они считают, что кто-то должен их непременно спасать, бросать все свои дела, уделять им время, даже рисковать своей жизнью? При этом сами они не слишком жаждут помогать другим. И вообще, о слове «помощь» вспоминают лишь тогда, когда не могут справиться со своими проблемами сами.

— Получается, что мы все должны относиться друг к другу как волки к овцам.

— Ты так ничего и не поняла. В большинстве случаев человек сам способен выйти из того тупика, в который он себя по глупости загнал. Только он не желает прилагать усилий. Гораздо легче стонать, взывать о помощи, перекладывать всю ответственность на других. Вот и ты, сидишь передо мной хмурая, как сегодняшний день за окном, и в тайне мечтаешь, чтобы я решил твой вопрос за тебя. Взмахну волшебной палочкой — и все мигом станет хорошо. А у меня есть только единственная волшебная палочка-выручалочка — это вот он, — нежно взял в руки свой член Артур. — Все, что может он для тебя, он делает. Разве не так?

— К нему у меня претензий нет, — кисло улыбнулась Катя. Рядом лежал ее носовой платочек, она взяла его и повязала член Артура. Вид был такой уморительный, что они оба засмеялись.

Внезапно какой-то вихрь налетел на нее, и она пару раз с силой дернула за член. Артур, словно сигнальная сирена, мгновенно взвыл.

— Ты что делаешь? — со смесью боли и изумления спросил он.

— Ничего, — сказала она и снова с силой потянула пенис на себя.

Артур взвыл еще сильнее и скатился с кровати.

— У тебя что бзик?

— Может и бзик. Ты слишком хорошо устроился, я должна мучиться, а тебе плевать на все. Нет уж, пусть и тебе будет тоже больно.

— Ну, знаешь… — Катя впервые видела, как клокочет в Артуре ярость. — Я думал, ты хоть что-то поняла, начала соображать, а ты не можешь в принципе ничего понять, потому что дурра набитая. — Он схватил джинсы, натянул их на ноги и выскочил из комнаты. Раздался громкий, словно выстрел, хлопок двери, от которого она вздрогнула.

Катя медленно, словно после обморока, приходила в себя. Она сама не понимала, что на нее нашло. Какой-то порыв, родившийся в самой глубине ее существа, вдруг заставил причинить Артуру боль. Еще секунду до этого у нее не было абсолютно никаких намерений ссориться с ним и уж тем более обижать столь обласканный ею член, который она так искренне и так неистово полюбила. Но неожиданно внутри нее замкнулись какие-то контакты, долго сдерживаемые чувства, как норовистые кони, внезапно избавившись от обременительной узды сознания, вырвались на свободу из плена упряжи и задвигали ее послушной рукой. Теперь же она смотрела на эту руку с ненавистью и готова была ее чуть ли не отрубить за то, что она только что совершила. Боже мой, что же ей теперь делать?